Зато совсем нетрудно представить, как они могли бы случиться. В мире такие вещи встречаются сплошь и рядом: старые поздравительные открытки; театральные программки; брошюры о том, как переделать погреб в бомбоубежище; альбомы со старыми фотографиями; буклеты о том, где хорошо провести отпуск; инструкции к разным механизмам; карты; каталоги; железнодорожные расписания; меню давно почивших круизных лайнеров – вещи, когда-то служившие вполне реальным и практическим целям, а ныне оторвавшиеся от людей и явлений, как листья от ветки.

Они могут взяться откуда угодно, в том числе и из других миров. Вон та карта с рукописными пометками, или этот издательский каталог: возможно, кто-то по рассеянности взял и положил их в другую вселенную, а потом их подхватил ветер и занес в первое попавшееся открытое окно. Вот так, после множества приключений, они и оказались на лотке букиниста уже в нашем мире.

У всех этих разрозненных, потрепанных обрывков есть своя история и свой смысл. Если сложить несколько из них вместе, будет похоже на след ионизирующей частицы в пузырьковой камере: они прочертят маршрут, которым шло нечто слишком таинственное, чтобы его можно было увидеть. Этот маршрут и есть история. Глядя на череду пузырьков на экране, ученые узнаю`т историю частицы, которая их произвела: что это была за частица; что побудило ее двигаться именно в эту сторону, и как долго все это будет продолжаться.

Доктор Мэри Малоун наверняка была хорошо знакома с историями подобного рода, когда искала темную материю. Но при этом, посылая открытку старому другу вскоре после первого своего приезда в Оксфорд, она могла и не догадываться, что сама эта открытка прочертит маршрут новой истории. Возможно, некоторые частицы умеют двигаться назад во времени; возможно, само будущее влияет на прошлое, но как – мы пока не понимаем. А может, вселенная просто куда разумнее нас. Есть многое на свете, чего мы пока не умеем понять.

История, которую вы сейчас прочитаете, – как раз об этом. В том числе, об этом.

Теперь Лира нечасто вылезала из окна своей комнаты. На крышу Иордан-колледжа нашелся путь получше: привратник выдал ей ключ от лестницы, которая вела на самый верх надвратной башни. Ключ он ей выдал потому, что сам уже стал староват, чтобы четыре раза в год лазить наверх – проверять, как поживают каменная кладка и свинцовый лист, как этого требовали его должностные обязанности. Лира возвращалась с полным отчетом, а он подавал рапорт казначею. Взамен Лира получила возможность забираться на крышу, когда пожелает.

Когда она лежала на свинцовой крыше, видеть ее могло только небо. Квадратную площадку окружал невысокий парапет, и Пантелеймон, приняв облик куницы, нередко дремал, обернувшись вокруг декоративного зубца на южном углу, пока Лира сидела, прислонившись спиной к прогретому солнцем камню, и читала принесенные с собой книги. Иногда они бросали дела и наблюдали за аистами, гнездившимися на башне святого Михаила на той стороне Терл-стрит. У Лиры был план переманить их в Иордан: она даже затащила на крышу несколько досок и соорудила из них нечто вроде платформы, основания для гнезда, как сделали в башне напротив. К сожалению, ничего не вышло: аисты хранили верность Святому-Михаилу, и делай с этим что хочешь.

– Они бы все равно надолго не остались, – заметил Пантелеймон. – Мы же все время сюда таскаемся.

– Уверена, мы могли бы их приручить, – возразила Лира. – Что они едят?

– Рыбу, – наугад сказал Пантелеймон. – Лягушек.

Он валялся на парапете и лениво вылизывал свою шерсть цвета красного золота. Лира встала, облокотилась рядом с ним на камень, который приятно грел руки, и посмотрела на юго-восток, где над шпилями и крышами в дымке виднелись темно-зеленые кроны деревьев.

Вечерело.

Лира ждала скворцов. В этом году они прилетели в Ботанический сад просто в невероятном количестве, и каждый вечер взвивались над деревьями, словно клубы дыма. Они кружили, ныряли и чертили фигуры в светлом небе над Оксфордом. Их были тысячи.

– Миллионы, – поправил Пантелеймон.

– Может и миллионы – запросто. Вряд ли кто-то мог бы их сосчитать. Гляди, гляди, вон они!

Это были не отдельные птицы и даже не отдельные черные точки на синем фоне: птичья стая была… личностью. Огромный, затейливо выкроенный кусок вуали, продевался сам сквозь себя, складывался, растягивался и сворачивался в трех измерениях сразу, ни разу не запутавшись, выворачивался наизнанку, изящно развевался, колыхался вперед и назад, и снова насквозь, взлетал, и опадал и взлетал снова.

– Как будто они хотят что-то сказать… – сказала Лира.

– Как будто подают сигналы…

– Все равно никто не узнает, о чем это они. Никому еще не удалось понять их танец.

– Может, он ничего и не значит. Может, он просто есть.

– Все на свете что-то значит, – строго возразила Лира. – Надо просто выяснить.

Пантелеймон перескочил с зубца на угловой камень и вытянулся на задних ногах, опираясь на хвост и пристально глядя на огромную колышущуюся стаю над дальним концом города.

– И что тогда вот это значит?

Лира сразу поняла, о чем он – она и сама смотрела туда же. Что-то вносило диссонанс, что-то мешало плавному, подобному движению дыма и знамен, колыханию птичьей стаи, словно это чудесное, многомерное покрывало где-то завязалось узлом и никак не могло распутаться.

– Они на кого-то нападают, – Лира приставила ладонь козырьком к глазам.

И приближаются. Теперь их было не только видно, но и слышно: жуткий, пронзительный, свирепый щебет. Птица в центре этого клубка ярости металась то влево, то вправо, взмывала вверх, падала чуть ли не до самых крыш. Когда все это приблизилось к шпилю университетской церкви, Лира и Пантелеймон вздрогнули от изумления. Они пытались определить, к какому виду относится птица, которая вызывала такое смятение среди скворцов, но поняли, что ошиблись даже с видом – никакая это была не птица, хотя и выглядела похоже. Это был деймон. Деймон ведьмы.

– Это еще кто-нибудь видит? Кто-нибудь смотрит туда же? – всполошилась Лира.

Черные глазки Пантелеймона обежали каждую крышу, каждое окно в пределах видимости. Лира свесилась с башни и оглядела улицу в обе стороны, квадратный двор Иордана и все его крыши. Граждане Оксфорда спокойно занимались своими обычными делами. Птичий гам в небесах не вызвал у них ни малейшего интереса – ну и хорошо, потому что природу деймона ни с чем не спутаешь. Один вид птицы без ее человека вызывал ужас и панику – такие, что хотелось закричать!