и печаль, это чувство тоски и обреченности.

Вместе они боролись с этой жизнью.

Вместе проигрывали, плакали и оба понимали, что нужны друг другу.

Глава 6

Февральский ветер

На улице, обвевая голые деревья, поднимая в воздух рассыпчатый снег и протяжно завывая, гулял февральский ветер. Он отчаянно бился в стекла окон, стучал по подоконнику, словно хотел, чтобы его заметили, и пробирался сквозь оконные щели, окутывая холодом и закрадываясь в душу.

Хейли чувствовала этот холод внутри себя.

Она сидела на подоконнике и смотрела в заснеженную даль. Туда, где только виднелись белоснежные верхушки деревьев.

В груди уже привычно гулял такой же февральский ветер. Несмотря на поддержку и помощь Криса, несмотря на их на удивление теплые и уютные вечера на чердаке, несмотря на его заботу, Хейли всем своим существом ощущала, как теряет себя в этих старых стенах.

Постепенно из милой, жизнерадостной девочки с сияющими глазами она превратилась в совершенную свою противоположность. Взгляд ее становился все холоднее, губы давно позабыли, как это – улыбаться, а кожа на щеках шелушилась от вечных слез. Одно только осталось неизменным – ее нужда в защите и, скорее всего, неосознанная нужда. Хейли была хрупкой и ранимой девушкой: любая мелочь могла расстроить ее, что уж говорить о предательстве и смерти близких.

Хейли прикрыла глаза, надеясь отвлечься от шума и громких голосов, но тут же открыла их, потому что в голове в ту же секунду возник образ Уилла. И эта легкая насмешка на тонких губах, и этот серьезный взгляд.

Хейли поежилась: кажется, от одного только воспоминания стало еще холодней.

Она обвела взглядом общую комнату и нахмурилась. Здесь было слишком людно, слишком шумно, слишком… чуждо. Как же ей хотелось просто взять и уйти! И неважно куда. Главное – подальше отсюда. Чтобы не видеть всех этих чужих лиц и чтобы не ощущать этой тяжелой атмосферы. Но куда она могла пойти? В лес? Зимой?

Горькая усмешка сама собой появилась на ее потрескавшихся губах.

Глупые мысли снова и снова лезли в ее голову, но она уже не отгоняла их. Это был единственный способ отвлечься.

Но раньше, чтобы отвлечься от грустных чувств, ей помогало другое… Она просто рисовала. Брала в руки альбом, намечала тонкие линии, и из них постепенно появлялся рисунок, а плохое настроение исчезало, словно его и не было. Но это было раньше. А сейчас? А что сейчас? Хейли уже давно ничего не рисовала. За все то время, что она пробыла здесь, за альбом она бралась лишь несколько раз. Очевидно было, что ей совершенно не до этого: не было вдохновения рисовать, да и просто желания. Первое время ее мозг отчаянно пытался принять ту мысль, что в этом мире она теперь почти одна, и рисование как-то всегда отходило на второй план.

Но вдруг Хейли почувствовала прилив решимости, а в ее голове застучала надоедливая идея доказать самой себе, что даже в таком месте рисование – по-прежнему ее любимое занятие. Она торопливо забегала глазами по общей комнате в поисках нескольких чистых листов и пары карандашей. Сначала она не нашла ничего подходящего, но потом увидела на круглом столе раскрытый альбом и лежащий рядом простой карандаш. Хейли слезла с подоконника и медленно подошла к столу, взяла альбом с карандашом и вернулась на свое место.

Ей хотелось рисовать. Очень хотелось. Но обычно Хейли рисовала не только то, что видела перед собой, но и то, что чувствовала, то, что было у нее на душе.

Тонкие пальцы вдруг с силой сжали карандаш. Она склонила голову, прикрываясь от всех длинными распущенными волосами. Она не видела в этом месте ничего хорошего, только злость и жестокость… Ее душа изнывала от полученных ран.

И что же ей рисовать?

Хейли попыталась подумать о чем-нибудь другом. О чем-нибудь светлом. Пусть даже ненастоящем.

Вдруг в ее голове с невыразимой, почти пугающей точностью мелькнул образ Уилла.

Снова.

И снова.

Он как будто чувствовал, что Хейли думала о нем, и назло появлялся в ее сознании, чтобы принести еще больше боли. Но этот образ по-прежнему снисходительно улыбался, говорил что-то доброе, хоть и почти бессмысленное, трепал ее по волосам… Словно и не было ничего. Словно он не предавал вовсе и не оставлял после себя только боль и страдания.

Навеянный воспоминаниями образ тут же развеялся в сознании, и Хейли спрыгнула с подоконника и помчалась к лестнице, не замечая никого.

Она почти не видела Криса весь сегодняшний день, поэтому, когда обнаружила его на чердаке, немного удивилась и даже испугалась. Он сидел у окна и смотрел на занесенные снегом верхушки деревьев. Ссадина на его лице почти зажила, а на губе и вовсе прошла. Его лицо, как всегда, было равнодушным, вот только… Впервые за долгое время, проведенное в детдоме, Хейли увидела настоящую грусть в его недетских глазах. И в ту же секунду Крис показался ей таким одиноким, что она невольно отвела взгляд, потому что смотреть на него было больно.

Он не сразу заметил ее. Лишь когда Хейли тяжело вздохнула, невольно запечатлев в памяти этот грустный взгляд черных глаз, повернулся к ней.

– Почему ты не на обеде? – спросил он, вытянув ноги и потянувшись, словно сидел здесь уже очень давно.

– У меня тот же вопрос, – слегка обиженно ответила Хейли и села рядом с Крисом, удобно устроившись на мягких подушках.

– Я не голоден, – сухо сказал он и серьезно взглянул на привычно грустное лицо Хейли. – Что-то случилось?

Та вдруг вспыхнула, как рождественская гирлянда, и тут же прикрыла лицо ладонями. Взгляд Криса был настолько глубоким, что ей казалось, он видит самые потаенные уголки ее души, где сейчас гуляет такой же февральский ветер, как и за окном.

Вопрос Криса остался без ответа. Без ответа, произнесенного вслух. Парень и так знал, что что-то все-таки не давало покоя Хейли.

– Полдник не пропускай, – сказал Крис, по-прежнему серьезным взглядом всматриваясь в опущенное лицо Хейли. – До ужина далеко.

Та в ответ только коротко кивнула.

Какое-то время они сидели молча, но потом тихий, спокойный разговор завязался сам собой. Они говорили о многом. Сначала о доме, вспоминали, что было хорошего и как с друг другом не ладили. Вспоминали, как отмечали праздники и дни рождения. Все вместе, за большим столом, уставленным разными блюдами, так