(Набросился на жену.) А все из-за тебя сбиваюсь!

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. Саввасик!..

Г у с к а. Молчи! Электрические звонки сказал у кумы спрятать, так посрывала и в кислую капусту заквасила, серебряные ложки тоже, — а теперь бойся! Свинью Маргариту велел заколоть, так нет, — в старый погреб запрятала, а она еще громче хрюкает! Гардероб на чердаке!.. Колбасы воняют! А ведь там и портрет его величества спрятан, а?

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. Молчи!.. услышит!..

Г у с к а. Я молчу. Ты не ори! (Повышая голос.) Потому что дед мой, Афанасий Иванович Гуска, может, биндюжником был и пяти-пудовые мешки, как подушки, носил, а бабушка — так ведь это факт — яблоками на базаре торговала и старшего городового Иннокентия Частилу всенародно избила… (Показал Ивде на дверь, чтобы послушала.)

И в д я (ухом припала к двери). По-сонному дышит. Спит!

Г у с к а. Ага! Не хочет подслушивать тогда, когда нужно… Так вот же тебе!.. (Засверлил буравом дверь.)

Секлетея Семеновна, бедняжка, схватилась за сердце.

4

И тут вдруг  У с т е н ь к а:

— Маменька, нянечка, ой, какой мне…

У Гуски от неожиданности выпал из рук буравчик:

— Фу!.. Как с гвоздя сорвалась… Что такое?

У с т е н ь к а (и сама испугалась, долепетала). …мне приснился сон!..

Г у с к а (передразнил). Ей приснился сон! А нельзя ли без снов? Тридцатый стукнул в голову. Пора, я думаю!

С е к л е т е я  С е м е н о в н а. А может, Саввасик, ей такой приснился сон, что нельзя нам, нельзя сверлить дырочку!

Г у с к а (подумал. После паузы, Устеньке). Говори, какой!

У с т е н ь к а. Будто церковка. Горит свечечка. И будто наш диакон, отец Христофор, ходит по церковке с гусаком под полой. Как вдруг что-то в алтаре бу-бух! Смотрю — отец Христофор наземь гу-гух! А гусак будто ко мне. Смотрю, а это уже не гусак, а белый, белый лебедь и прямо ко мне будто плывет…

И в д я. А хороший сон, голубка! (Секлетее Семеновне.) Это беспременно к венчанью ей, моя голубица. Лебедь — это жених, идет уже к ней, где-то близко… Белый жених…

С е к л е т е я  С е м е н о в н а (шепнула Устеньке на ухо). Кондратенко Пьер!..

И в д я. А отец Христофор повенчает.

Г у с к а. Как бы наоборот не вышло. Как бы вместо белого вот этот (на дверь) не приплыл да не бухнул из пушки. Агент из гранчеки, слышали? А отец Христофор похоронит. Обязательно надо просверлить! (Вновь принялся сверлить.)

Секлетея Семеновна и Устенька схватились за сердце.

5

Тут вбежала  П и с т е н ь к а:

— Ивденька, маменька! Сон!..

Г у с к а (опять испугался). Фу-у! Как из пушки — сон! Нельзя потише?..

И в д я (шепотом). Папенька, Савватий Савельевич, голубь наш иорданский, пробивает к агенту дырочку…

Г у с к а (Пистеньке). Говори, какой. Только вкратце!

П и с т е н ь к а. Будто революция кончилась. И вот стало тихо-тихо, как когда-то. И вот ночь. Все спят, одна я не сплю. И вот будто слышу — подъезжает кто-то к нашим дверям. Лошадь дышит. Посмотрела в окно — кто-то в студенческой фуражке…

У с т е н ь к а. Пьер Кондратенко, думаешь? Он уже мне первой приснился.

П и с т е н ь к а (глазом огрызнулась). Сердце вдруг: приехал и как раз за тобой, Пистенька, чтобы украсть и без благословения повенчаться в церковке на кладбище… А-ах! Я бы их революцию на кусочки порвала и ногами потоптала. Вот так! Вот так! (Разорвала платочек, ножкой топнула туп-туп.)

Гуска замахал руками. Зашипел. Зашипела и Ивдя. Зашипели страшно:

— Тссс… (Показали на дверь.)

Г у с к а. Революция — не платок, дуреха, ее не порвешь. А платок — не революция, идиотка, а ты его рвешь. Двадцать седьмой, кажется, в голову ударил. Пора уже, я думаю! (Ивде.) Послушай!..

И в д я (припала опять ухом, как доктор, к груди). Тссс! Сердце-то как бьется у него. Однако спит.

Гуска опять приставил буравчик. Секлетея Семеновна и дочери еще сильнее схватились за сердце.

6

Вбежала  Н а с т е н ь к а:

— Боже, неужто еще не?..

Г у с к а (чуть не упал). Что?

Н а с т е н ь к а. Не пробили дырочки?

Г у с к а. А… что?

Н а с т е н ь к а. Да это мне приснилось. Будто не то вы, папенька, не то Пьер Кондратенко мимо меня шел, не касаясь даже пола ногами, будто на крыльях, и буравчик в руках. Меня сразу бах в сердце предчувствие: это дверь… Папенька, нет, Пьер! — спрашиваю. — Да! Дверь… И прошел. Слышу. Трись-трись… Боже! Неужели уже?

Г у с к а. Ну?

Н а с т е н ь к а. Вскрикнула я… и проснулась.

Г у с к а. Вскрикнула! Проснулась! Не могла подождать, чтобы доснилось. Не могла до конца. А кажется, и пора. Двадцать девятый ударил в голову… (Приставил буравчик к двери. Только в сердцах собрался крутнуть, только дочери и Секлетея Семеновна за сердце схватились…)

7

А тут  Х р и с т е н ь к у  словно ветром принесло. Пальчиком в воздухе чирк-чирк:

— Сон. (Прочитали.)

Г у с к а. И у этой сон!

Х р и с т е н ь к а (чирк-чирк, сестры прочитали). Будто ночью. Две свечки. Дверь эта и не эта. На двери чья-то рука пишет: мани, факел, фарес…

Г у с к а. Кому?

Х р и с т е н ь к а (пальчиком). Тому, кто разлучит, Христенька, нас, — пишет в студенческом обшлаге рука…

Г у с к а. Фу-у! Говорят — кто молчит, тот двоих научит. Ничего подобного-с! — Вот (на Христеньку) третий год молчит — и наоборот — сам из-за нее идиотом делаюсь. А уж пора бы! По глазам видно, что двадцать пятый стукнул…

В пятый раз приставляет буравчик. Только собрался с силами, только дочери и Секлетея Семеновна за сердце схватились…

8

Как тут сразу три — Х р о с т е н ь к а, А н и с е н ь к а  и  А х т и с е н ь к а  налетели.

А х т и с е н ь к а. Маменька! Ивденька! Сон!..

А н и с е н ь к а. Это мой сон!

Х р о с т е н ь к а. Мо-ой!

Гуска, Секлетея Семеновна, Пистенька, Настенька, Устенька, Ивдя и даже Христенька пальчиком:

— Тссс! (Показали все на дверь, на Гуску, на буравчик.)

Г у с к а. Говори которая-нибудь одна!

А х т и с е н ь к а (первая). Сон! И знаете какой? Тот самый, что приснился Верочке Кандыбе перед ее свадьбой. Ей-богу. Будто речка, мостик, я перехожу и вижу, ну точненько так, как Верочке снилось: мостик будто немножко до берега не доходит. Перешагнуть — боюсь. Вдруг смотрю — на берегу Пьер.

А н и с е н ь к а. Дудки! Это мне приснилось!

Х р о с т е н ь к а. Мне!

А х т и с е н ь к а. Руку подает, переводит…

А н и с е н ь к а (перебила). Ничего подобного! Это мой сон!

Х р о с т е н ь к а. Она у меня украла, папенька!

А х т и с е н ь к а. Врешь!

А н и с е н ь к а. Сама ты идиотка!

Г у с к а. Тише! Тише, пока я всем вам мани-факел-фарес вот этим (показал кулак) не написал! Боже! Да тут тебе мертвого из гроба поднимут и вновь в труп превратят, пока ты дырочку в дверях просверлишь. (Ивде.) Послушай-ка еще разок.

И в д я (припала). Что-то уж и дыхания не слыхать.

Г у с к а (с загробным юмором). Может, и он уже не выдержал, слушая вас, идиотки, а? (Подумал.) А может, он и правда умер, Ивденька, а? (Испугавшись этой мысли.) Бога ради, Ивденька, еще раз послушай. Бога ради! Агента из гранчеки, скажут, на тот свет отправили!..

И в д я. Сама не дыхну, а уж дослышу. (Набрала полные легкие воздуха, задержала дыхание, припала ухом.)

Г у с к а (дочерям и жене). Не дышите и вы!

И все