– Признаюсь, есть за мной такое.

– Я тоже люблю повеселиться, особенно пожрать.

– О-па! Откуда текст? Можно взять на вооружение?

– Из тюрьмы. «Кресты».

– Ах, ну да. Вы же сидели за убийство Гапона. Уголовное дело.

– Будем считать, что уголовное. Не столь чистое, как у вас, «политических». Но мне кажется, что Вы пригласили меня не для изучения тюремного фольклора. Так что давайте в этом же непринуждённом тоне перейдём к основной части доклада.

– Понимаете, есть вопрос, который нас волнует… Тревожит.

– Давайте уточним. Волнует или тревожит?

– Тревожит.

– Это отрадно.

– Ну, бросьте!

– Бросаю.

– Мой учитель по психоанализу профессор Альфред Адлер…

– Позвольте уточнить. Вы у него учились или лечились?

– И то и другое.

– Н-да. Простите… Аф бэнэмунэс (на прямоту – идиш) А что, во всей большой России, среди всех рабочих, крестьянских, матросских и солдатских депутатов всех этих советов не могли найти никого кроме как вас, Иоффе, чтобы сорганизовать революцию?

– Ну, знаете! Тогда… Неужели среди всех истинных патриотов и спасителей старой России не оказалось никого кроме вас и этого мальца по кличке «Мешок с золотом»?

– Ладно. Я готов слушать вашу арию. Кстати, вы ведь должны любить оперетту. «Сильва» Кальмана?

– «Весёлая вдова»!

– Так, во вкусах мы не сходимся. Пойдём дальше. Итак?

– В России, обычно, когда сватаются, сват говорит «У вас есть товар. У нас есть купец»…

– Ну, какой у нас товар, я понимаю. А купец у вас погань. И какую сумму он может предложить «мешку с золотом».

– Как объяснили те, кто послал меня, большую.

– Какую?

– Жизнь. И вам тоже!

Рутенберг внимательно смотрит на Иоффе:

– То есть вы готовы признать, что у вас купец не из местечковой лавки, а…

Иоффе смотрит на Пинхаса впервые холодно. Произносит тихо на немецком языке одно слово:

– Натюрлих (конечно – нем.) Молчание за столиком.

– Вы отдаёте пакет с… – продолжает Иоффе. – Забываете всё и живёте себе дальше. Весело!

Рутенберг смотрит на Иоффе. Вспоминает.

Рутенберг весело здоровается с адъютантом Керенского и, несмотря на его возражение, заглядывает в дверь кабинета.

Керенский за столом. Перед ним кто-то в кресле. Лицо у Керенского очень серьёзное. Даже испуганное. Он, увидев Рутенберга, спрашивает:

– У вас что-то важное, Пинхас?!

– Да нет. На бегу… Просто хотел сказать «Привет, Саша!»

Сидящий в кресле визави Керенского с интересом оглядывается. Это Иоффе.

– Обдумываете предложение? – сочувственно спрашивает Иоффе.

– Нет. Вспоминаю. Я же видел вас. Вы тихо разговаривали с Керенским… За неделю до того как он объявил генерала Корнилова «изменником». А ведь, я, было, решил тогда, что это он по глупости. А потом стал сомневаться. Только не знал я вас. А это тогда вы ему цену объявляли. И мальчик Саша выбрал… Интересно, что он у вас выторговал в качестве бонуса? Пожизненный пансион в Париже? Или в Нью-Йорке? И ведь генерал Крымов не сам застрелился. Так?

– У вас богатая фантазия…

– Срок ультиматума?

– Сутки.

– Где еврей будет праздновать Хануку?

– В семье.

– Что вы говорите!? Насколько я знаю, Берта Ильинишна от вас ушла. К Островскому. Да-а-а?! Спросите у любого психоаналитика, Иоффе… Хотя, что это я?! Вы же сами большой психоаналитик. Этим не стоит лечить сердечные раны, юноша.

– Чем этим?!

– Ну, вот этим… «Натюрлих»!

– Это вас не касается!

– О! Я боюсь, что это уже касается не только меня, но и всей России. Итак, что у нас выпало в осадок? Я передам предложение «купца». Извините, но как говорят у вас в партии, я имею право лишь совещательного голоса.

Рутенберг допивает пиво. Долго смотрит на Иоффе. Уходит. Иоффе нервничая, пьёт кофе, смотрит вслед.

На улице ветер, дождь, а тут полумрак, свечи, запах кокаина, тени. И знаменитости: Александр Блок50, Фёдор Сологуб, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Вячеслав Иванов, Василий Розанов, Николай Бердяев51. Конечно, при них девицы.

В прихожей появляется Рутенберг. К нему подплывает Зинаида Гиппиус52.

Высоко откинув острый локоть, она подносит к близоруким зелёным глазам золотой лорнет и, прищурившись:

– Боже мой, кого я вижу! Вы, и у меня в салоне! Это большая честь!

– Я тоже счастлив, Зинаида Павловна. Мне срочно нужен Михаил Иванович Терещенко.

– Он как раз спорит с Блоком о строении силлабического стиха, но я немедленно его приведу. Иначе вы меня, Пинхас, повесите, как попа Гапона.

– Не порите хуйню, Зина! Лучше скажите, чтобы нам принесли водки. Рутенберг усаживается на диванчик в углу.

– Может «балтийского чаю»? – переспрашивает Гиппиус – У нас кокаин чистый. Без аспирина.

– Не балуюсь я этим. Должен же я как-то от вас, поэтов, бля, отличаться. А в большой зале как раз играет Вертинский на рояле и поёт песню «Кокаинеточка»: «Я знаю, что крикнув, вы можете спрыгнуть с ума…»

В дальнем углу разговаривает с Мережковским редкая гостья – мать Терещенко – Елизавета Михайловна. Разговаривает она вежливо, допуская к участию в разговоре дочь Пелагею. А рядом сидит Марго – гражданская жена Михаила Терещенко – и смотрит на публику удивлёнными глазами. Она всегда такая удивлённая.

На диванчике у Терещенко с Рутенбергом жёсткий разговор.

– Что вы слушаете этого писаря при Ульянове! Канцелярская крыса!

– Такого бы вам писаря, Михаил Иванович, и вы были бы уже стояли наравне с Рокфеллером. Повезло большевикам. Прибился к их берегу. Или его прибили…

– Что вы мне предлагаете, Пётр Моисеевич?! Сдаться?

– Нет. Зачем! Я вас просто предупреждаю. Ровно через сутки нас погонят, как зайцев. И обязательно убьют. А вмешаться некому. Правительства нет. Все полицейские и сыскные службы парализованы. И охотник не сранный Ленин, а государство Германия.

– Мне плевать…

– Аналогично. Страшнее, Михаил Иванович, другое. Позвонили из газеты «Биржевые ведомости». Они отказываются. Газета «Речь» тоже не берётся. Все типографии под большевиками.