Глава 12. Преступные дела

Настал травень с его ревущими грозами, с цветеньем садов и мавкиными песнями. Собирались зеленоволосые в запрудах да под мостками, аукались, качались на серебряных цепях. Месяц-ладья опустился ниже, рожками поддевал червенские купола, щекотал брюшки дремлющим на крышах котам. От речки-Гузицы тянуло сладкой осокой, и Даньша ловил огромных, в локоть длиной, карпов. Их подавали на стол с фасолью и кислым соком. Жаль, Хорс на ужинах не присутствовал вовсе. Ночи пропадал в опытном подвале, оттого у Бесы было тяжко на сердце. Хоть одним глазком, а хотелось поглядеть, как он снова мертвых поднимает, но о запрете помнила.

После помощи роженице прониклась к лекарю почтением. Сложная работа, нужная, куда нужнее, нежели мертвяков Мехре скармливать. Ходила по пятам за Хорсом, в рот заглядывала, каждому слову внимала, а слова он говорил странные.

Ишь, удумал! Одно дело ходячих мертвяков делать, мало ли их из Нави лезет? Другое — у живого соль забирать. Это уже не баламошные придумки, а преступное зломыслие. Услышат волхвы — колесуют.

Пару раз ездила в Усладный Дом вместе с лекарем, лечили безносых, болящих стыдной болезнью — в том снова помогла зеленая плесень, столь любимая Хорсом. Встретила прежнюю роженицу с младенчиком. Порозовел он, выправился, сосал титьку с удовольствием, а увидев Бесу — залопотал что-то, засучил ручонками.

— Яковом назову, — с придыханием поделилась баба, утирая сыну молочные слюнки. — В честь светлого нашего барина!

Хорс только ухмылялся в усы:

— Не думал, что ребенка оставит. Распутницы часто детей бросают, а тут — погляди. Не пропали даром, значит, мои уроки.

После ездили в ночлежку вырезать бездомному воспаленный пузырь. Хорс велел Бесе ждать на улице.

— Не ровен час, лепру подхватишь.

— А вы как же? — всполошилась Беса. — У вас и рана, поди, волколдлаком оставленная, не зажила еще.

Лепра — болячка приставучая, Мехрой благословленная. После нее только гнить заживо, да еще живым в Навь отправляться. С такими не каждый лекарь согласится работать.

— Меня Гаддаш защитит, — уверенно отвечал Хорс. — Взгляните сами, сударыня, уже и нет ничего.

И показывал десницу. Беса дивилась, насколько кожа у лекаря гладкая, ни морщинки на ней нет, ногти аккуратные, в руках будто силы и нет, а тронешь — под камзолом мускулы точно литые.

Беса изнывала от любопытства и, улучив момент, однажды решилась спросить у Даньши.

— Хорс-то? — парень почесал пегий затылок и сызнова закинул удочку в Гузицу. — Да что рассказывать. Приехал откуда-то, поговаривают, чуть ли не из самого Китежа, а может быть, из-за Беловодья. Имя у него похоже на наше, а вроде и чужое. По первости куролесил, много своевольничал, тогда и разругался с Аптекарским приказом. Потом притих. Платит хорошо, не обижает — и ладно. Многие его в Червене знают, и кто знает, тот с ним не ссорится, хотя Аптекарские по сию пору на него зуб точат.

— За что же? — заинтересовалась Беса.

— Так он лекарством занимается, а в Аптекарскую казну десятину не платит! — засмеялся Даньша. — А приезжают к Хорсу, бывало, из разных концов Тмуторокани, от Стрыгани до Ордынска. Иные и к себе зазывают. Только не всегда соглашается.

Беса подумала: а по каким делам он был в Поворове? И не из-за него ли подручные Сыпа поквитались с ее семьей? Но следом за страшными мыслями приходили страшные воспоминания, и она принялась выстругивать из деревяшки птицу.

— Красивые же у тебя игрушки выходят, — сказал Даньша, а Беса зарделась от похвалы.

— Тятка научил, — призналась. — Когда не пил, то всяко со мной занимался, сам игрушки стругал, и меня выучил. Знаешь, какие я домовины в Поворове делала? У! Сама Мехра любовалась!

— Не боишься, что зло на тебя затаила? — полюбопытствовал Даньша.

Беса мотнула головой.

— Не, я ведь ей ленты да пуговицы подарила, а в последний раз, помнишь, яблоньку у ворот посадила. Будет теперь тропинка белым цветом устлана, белый да черный Мехра любит. А что Гаддаш жертвуете?

— По-разному случается. Когда чарку медовухи подносим, когда обрезки ногтей.

— Ногтей?!

— Угу, — щербато улыбнулся Даньша. — Гнездо у Гаддаш из ногтей, человечьих зубов и слюны. Каждую яру обновляет, чтобы отложить яйца.

— А кто из яиц получается?

— Жабы да пчелы. Жабы дождь созывают, пчелы Сваржье око несут. Видела, как по золотым лучам из-за края земного светило встает? То пчелы тропинки прокладывают, чтобы Сваржьему оку легче было на небесный шатер забираться. А из жабьей желчи и из красных грибов у нас знаешь, какую брагу варят? Кто пробовал, говорил, сразу трех богов видел.

Оба покатились со смеху. Из-под мостков на веселье вынырнула любопытная зеленая голова, повела выпуклыми бельмами, плеснула перепончатыми ладошками и скрылась.

— В прошлый травень Бранко, сосед мой, мавку за хвост поймал, — поделился Даньша.

— Они ведь юркие! Как сумел?

— Да Гаддаш знает! Может, и сбрехнул. Но говорил, что не скользкая вовсе, а будто даже теплая и гладкая. Продержал ее в сарае ночь, а как Сваржье око взошло, стала она пищать да проситься обратно в Гузицу. Печет, мол, оком, высохнет да расползется жижей. Бранко ее пожалел да обратно в речку бросил. С тех пор плавает точно ерш, любую речку переплывет, даже самую буйную. Заговоренный. Я бы тоже заговор хотел. Только не на воду, а на огонь.

— Зачем это? — полюбопытствовала Беса.

— А никому не расскажешь?

— Не.

Даньша придвинулся, заглядывая в глаза, и тихо проговорил:

— Хочу в дружину податься. Лучше к князю, а там, как повезет.

— Как в дружину? — удивилась Беса. — А кожевенное дело?

— Брошу, — уверенно ответил Даньша. — Я уже со страдницы решил Сваргу жертвовать.

— А разве волхвы разрешат?

— Я и спрашивать не стану. В следующую кресу сбегу в Китеж-град, и будь, что будет.

Замолчали. Беса продолжила вырезать птице хвост, а Даньша, кажется, пожалел, что открылся. Пыхтел, дергал удилище, поругивался под нос.

— Зацепилось, что ли. А ну-ка!

Привстал, потянул леску, и та — дзень! — да и оборвалась посередине. Даньша повалился на пятки, а по воде только круги пошли. Беса расхохоталась.

— Мавки шалят, будь не ладны! — с досадой плюнул Даньша, погрозил воде кулаком. — Ух, я тебе! Тоже за хвост поймаю, в сарай посажу и не выпущу!

— Подохнет ведь, — пожалела Беса.

— Расплодились, шагу ни ступить, — досадовал Даньша. Поднялся, потирая ушибленный зад. — Хорс говорил, раньше такой пакости не было. Мол, случилось что-то, в люде червоточина завелась, а от той червоточины полезли чуда да навьи.

— Он-то откуда знает?

— Он много чего знает. Про богов, про небесный шатер, про хрустальный