Двери оказались распахнуты. Хорс вошел первым и сразу же до Бесы донеслись взволнованные голоса:

— …я в который раз говорю, что не веду никакой подпольной практики, вы напрасно пришли.

Другой, незнакомый и низкий, отвечал:

— Ведете или нет, в том в остроге разберутся. Пока довольно фляги с людовой солью, коею вы преступно и без надлежащего разрешения храните у себя дома.

Из дальней горницы вышагал околоточный надзиратель, недобро глянул на Бесу.

— Кто такая?

— Племянница моя, — нашелся Хорс, выступая следом. От прежней теплоты и следа не осталось: холодный, собранный, посмурневший.

Беса в тревоге переводила взгляд с надзирателя на Хорса, и дрогнула, когда на плечо легла тяжелая ладонь.

— Там увидим, какая племянница. Может, сообщница? Лицо у тебя что-то больно знакомое. Отвечай, скрываешь людову соль?

— Нет у меня соли! — в испуге ответила Беса.

— Не мучайте девочку, не из Червена она. К тому же, Мехрова дочь, — заступился Хорс.

Рука на плече Бесы разжалась.

— Слава Мехре Пустоглазой, — проворчал надзиратель. — Что дядька лекарствует без верительной грамоты, проводит лекарские процедуры и держит запрещенные зелья — о том ведаешь?

— Как? — ошарашенно воскликнула Беса. — Дядя Яков?! Не может он!

— Грамота пришла из Аптекарского приказа, — ответил надзиратель. — А в ней указано, что бумаги твой дядька подделывает, все подписи и вензеля ученого общества, и бумага та — серьезное вещественное доказательство его вины.

Подделка… Уж не та ли, что придвернику Аптекарского приказа так необдуманно передала?

Сердце оледенело, и Беса очнулась, только когда ее погладили по волосам.

— Не беспокойся, я все решу и вернусь, — лекарь улыбнулся одним ртом, глаза оставались тревожными и темными. — Будь дома и отвечай просителям. Вот прямо завтра и жди. А пока, позвольте, сударь, — обратился к надзирателю, — переодеться во что-то более приличное? Не в одной же рубахе ехать!

— Поедешь в рубахе, тоже выискался, барин, — оскалился надзиратель. — Пшел теперь!

Бросив на Бесу прощальный взгляд, Хорс распрямил плечи и зашагал к выходу. Беса прижалась лопатками к стене и закусила губу. Вот тебе и дурные помыслы, вот и преступные дела. Своими руками принесла Беса погибель лекарю, и кто их теперь спасет?

Глава 13. Истинные боги

— Помилуйте, боярин! Виноват! Не казните!

Городничий валялся в ногах, целовал разбитыми губами сапоги из пунцового сафьяна. Корза терпел, кривил губы. Явился в чужой дом — как снег на голову, нежданно-негаданно, привел за собой беду, а еще пятерых душегубов. Один обыскивал подпол, один чердак, двое шарили в хлеву да бане, и последний, ростом ниже прочих, в надвинутом на глаза капюшоне, дежурил подле дочери городничего. Та хлюпала носом, сжимала разорванный ворот сорочки. С постели подняли еще тепленьких. На дворе — тьма, хоть глаз коли, в доме едва теплится лампадка, и Корза в той тьме — черен и оттого безлик, только глаза страшно сверкали белками.

— Велено было первое число каждого месяца четверть людовой соли мне отдавать, — голос Корзы звучал чеканно, ровно. Так учитель говорит с нерадивым гимназистом, досадуя, что приходится отправлять на пересдачу. — Сегодня шестое травня, а до сих пор доля не получена.

— Откуда ей взяться, боярин? — взмолился городничий. — Беда у нас! Сперва гробовщик помер, а за ним и вся его семья пропала! Кому соль доставать?

— С тебя спрашивается. Ты и доставай.

— Ремеслом не владею!

— А гуся-то, поди, за обедом ловко разделываешь, — усмехнулся Корза.

— То гусь, а то люден!

— Невелика разница. Горло проткнешь — только пикнет, и дух вон. И то сказать, с живого не спрашиваю.

Двери скрипнули. Вернулся Сып, под мышкой — берестяной туес.

— Упрятал! — отдуваясь, кивнул на городничего. — Так и знал, что скроет! У! Облуд!

Поддал сапогом в живот, и городничий, повалившись лбом в пол, закашлялся кровью.

Корза аккуратно принял туес, отбросил крышку. Людова соль блеснула в желтом свете лампадки. Крупная, отборная. На совесть подбирал — не четверть, но все-таки половина.

— Я многое простить могу, — задумчиво проговорил Корза. — Когда про меня сплетни пускают, когда о делах бахвалятся, даже когда подворовывают помаленьку. Скажи, Сып, много ли золота взял?

— Жменю, боярин, — заулыбался душегуб гнилым ртом.

— Золото — пыль, — продолжил Корза, не глядя на городничего, а только в окно. Там, за тюлевыми занавесками, мутно белел месячный серп. Качались на ветру цепи, и на них, будто в люльке, качались мохноногие анчутки. — Думаете, что золотом все можно решить, от всего откупиться, и у кого больше золота — тот и сильнее, и всегда прав. Да только от смерти не откупишься. Не спасет золото от отравы, от лиха и гибели. Мир переломится — и бедных, и богатых в порошок сотрет.

— Не губи! — прохрипел городничий. — Истинными богами клянусь, все исправлю!

Корза покачал головой, ответил ласково:

— Глупый люден. Не знаешь, что нет и не было здесь никаких богов, кроме меня одного. Я и есть — истинный. Мария! — позвал, и люден в капюшоне повернулся. — Кончай девчонку.

Девица завизжала в страхе.

— Будь проклят, душегуб! — вскинулся городиничий.

Целясь скрюченными пальцами в горло, бросился на Корзу. Тот выставил ладонь. С пальцев сорвались тонкие белые нити, коснулись лица городничего, и он страшно закричал, завертелся юлой, дергаясь, как в припадке падучей.

— Таков гнев божий, — сказал Корза, отпихивая скрюченное, все еще подрагивающее тело. — И суд, и наказание виновному. Маша, исполняй.

Мария ударила ножом. Лезвие мягко вошла в грудь, и девица испустила тяжкий вздох и осела кулем. Изо рта у нее потекла кровь.

— Сып, бери девчонку, — распорядился Корза. — Живей к могильнику.

— Пошто? — заворчал тот. — Соль забрали, золотишком разжились, что еще надо?

— Делай, как Хлуд приказал! — прикрикнула Мария, пряча нож за голенищем сапога. — И этого облуда тоже забирай!

Она походя пнула беспамятного городничего под ребра, тот шевельнулся, простонал, но не очнулся.

Шли гуськом. Впереди двое, сзади двое, в середине — Корза с Марией. Держал ее за руку, ощущая прохладу кожи, ощупывал взглядом спину, где под платьем, знал, чернели заглушки. Не кровь текла по жилам Марии — людова соль, и не свободная воля двигала ею, а воля самого Корзы.

Об этом он старался вовсе не думать.

— Вы двое — стеречь, — негромко велел у ограды. — Сып и Вигарь — со мной.

Пошли далее. Сып нес на плече мертвую девицу, Вигарь тащил городничего. Месяц висел над ельником, едва не цепляя его рогами. Анчутки прыгали по цепям, игоши аукали в ямах, из-под ног прыскали хухлики.

— Кладите у подножья, — Корза указал на идол Мехры, пнув подкатившегося под ноги хухлика. Тот лопнул, истек черной жижей.