Заинтригованный гипнотическим взглядом Щлёпанцева, Зубов весь был в его власти. Уже стемнело, и тысячи огней, вспыхнув вокруг, поражали воображение своим блеском и шиком. Где-то вдали, купаясь в яркой иллюминации, башня возвышалась над окружающей её домами, маня и притягивая восторженные взгляды. Да, город грёз раскрывал свои жаркие объятия.

С виду это была обычная мельница, такая же, как и сотни других в этой стране. Но здесь, в городских кварталах, она сразу приковывала к себе любопытный взгляд. Яркие огни, как на рождественской ёлке окутали её со всех сторон. Зубов, заинтригованный необыкновенным зрелищем, покорно шёл за новым товарищем, мысленно погружаясь в атмосферу ликующего карнавала. Бесчисленные толпы страждущих огромными потоками тянулись в этот вертеп, стремясь с головой погрузиться в эту фантастическую незабываемую феерию. Николай Владимирович шёл как во сне. Всё вокруг казалось ему нереальным, иллюзорным, словно он попал за кулисы огромного театра. Вот и балкон. Они в креслах, и сцена распахнула свои объятья. Элегантный конферансье с достоинством выйдя на сцену, самодовольно окинул публику оценивающим взглядом. Выдержав паузу – неторопливо заговорил. Оглянувшись, Зубов залюбовался шиком и блеском окружающей обстановки. Галантные кавалеры, элегантные дамы в роскошных платьях и шляпах всевозможных фасонов, украшенных перьями невиданных экзотических птиц. Атмосфера и внутренний интерьер театра поражали воображение. На мгновение Зубов вспомнил родной провинциальный театрик. Он не шёл ни в какое сравнение с этих храмом Мельпомены; даже стыдно было подумать о каком-то соперничестве. Но тот захолустный маленький театр всё равно был дорог ему. Он хранил тепло, и трепетное томление души маленького подростка, который всем сердцем полюбил таинственный мир магического перевоплощения, места – где рождаются грёзы, и открываются ворота в великое искусство.

Но вот грянул марш Оффенбаха, и на сцену выпорхнули обворожительные красавицы. Шлёпанцев, не в силах сдерживать своих эмоций, хлопнул Зубова по плечу:

– Смотри, та, что слева вторая – Клементина. Моя конфетка! Сладкий, пресладкий персик! Ну, просто обожаю её!

Глядя на сцену, он пожирал глазами свою возлюбленную. Зубов, забыв обо всём на свете, весь погрузился в чарующий удивительный мир карнавала. Как пролетели эти часы, он не заметил. Волшебное таинство закончилось. Взмахнув в последний раз ровными стройными ножками и, помахав на прощание пышными юбками, девицы удалились со сцены. Вскочив с кресла, Шлёпанцев энергично направился к выходу:

– Пойдёмте быстрей, Николай Владимирович. Сейчас я вас познакомлю с ней, – взволнованно заговорил он. Хитро ухмыльнувшись, таинственно добавил, – у неё есть хорошенькая подружка Софи. Я уверен, она вам понравится.

Далеко за полночь Зубов упал на свою кровать. Приятная истома разлилась по телу. Думы, воспоминания и ощущения роились в его душе. Блаженная улыбка блуждала по лицу, и фантастические мысли щекотали возбуждённое сознание: «Удивительный вечер! Просто феерия! Этого не описать. Действительно Шлёпанцев не обманул – девочки изумительные. Нежные милые хохотушки. Время пролетело – как один миг. Да! Давно я не встречал таких барышень. Милые создания, способные возродить даже дремучую очерствевшую душу».

Приоткрыв дверь, Шлёпанцев с улыбкой посмотрел на него:

– Ну как, Николай Владимировичович, понравилось?

Зубов, не сдержав улыбки, весело посмотрел на него. Войдя в комнату, ротмистр бухнулся на кровать. Глубоко вдохнув, он с шумом выпустил струю отработанного воздуха. Размашисто поведя рукой, громко продекламировал:

– «Пылает страсть в моей груди», – как это прекрасно сказано.

Приподнявшись на локоть, с удивлением посмотрел на Зубова:

– Дружище, а вы – талант!

Откинувшись на подушку, он на мгновение замолчал. Затем, словно обращаясь в пустоту, заговорил:

– Горит в груди, а может быть и ниже, но только не пойму я прихоти твоей.

Через минуту продолжил свой монолог:

– О, женщины! Как много в этом звуке для сердца моего слилось! Да, друг мой! Люблю я женщин, но странною любовью. Не объяснит рассудок мой.

Приподнявшись, стеклянным взглядом посмотрел куда-то вдаль:

– А если честно: чего хочет женщина? И я вам отвечу.

Округлив для важности глаза и, повернув голову, с воодушевлением произнёс:

– А по большому счёту она хочет только одного: чтобы её оприходовали, как следует и на утро галушки со сметаной тебе обеспечены. К чему эти сюсюканья и фентимолии. Раз, раз и на матрас, как говорится, вот тебе и вся любовь!

Зубов, молча, слушал разглагольствования этого откровенного самца, и незваные мысли закрутились в голове: «Основной инстинкт – важнейшая жизненная функция любого организма. Действительно, зов природы не погасить. Он был, есть и будет! С этим спорить нельзя. Но почему люди такие разные? Ведь физиологически – я и он, совершенно одинаковые: две руки, две ноги, внутренние органы и всё прочее. Но что-то меня всегда сдерживает, не пускает в омут этих безумных страстей. Что это? Призвание? Вдохновение? Что без конца заставляет меня копаться в этой куче, где неизвестно что находится? Когда-то давно я написал романс, который полюбили миллионы. Теперь я никто. У меня даже нет паспорта, подтверждающего мою личность. Я – никто!

Через несколько дней Шлёпанцев повёл Зубова в модный ресторан, где обычно собиралась дворянская и буржуазная интеллигенция из России. Знаменитые певцы, музыканты и танцоры услаждали взор и слух утончённой публики. Евгений Артемьевич со свойственным ему темпераментом, расписал незабываемое очарование этих встреч. Зубову не терпелось окунуться в чарующую атмосферу кутежа и веселья. В тайне, он надеялся услышать любимые романсы – русские, цыганские. Эта страсть, возникнув когда-то давно, в юности, так и жила в нём все эти годы. Он ни на йоту не изменил юношеским идеалам.

В тот день он проснулся затемно; вглядываясь в мрак за окном, понял, что что-то произошло. В душе вновь пробудились чувства и желания, которые, казалось, умерли уже навсегда. Лишения и невзгоды последних лет, так изуродовали, искромсали его, что ни о каком творчестве и речи не могло быть. А тут он почувствовал, что может вновь что-то создать. «Неужели судьба вновь благоволит ко мне? Может, я ещё что-нибудь напишу?» – с замиранием сердца подумал он. День тянулся мучительно долго. Казалось, ему не будет конца. Но вот стемнело, и уличные фонари замерцали в сумеречной пустоте.

Шлёпанцев забежал домой ближе к вечеру. Бросившись в ванную, вынырнул из неё через пять минут (сказывалась армейская закалка):

– Николай Иванович, поедемте, опаздываем. Оденьте мой фрак, а то ваше рубище будет коробить изысканный вкус тамошней публики. Да, галстуки там, в шкафу. Выберите сами. И сорочку не забудьте.

Личному туалету Евгений Атремьевич относился очень щепетильно, Зубов сразу оценил это, заглянув в шкаф. Выбрав скромный костюм и тёмный невзрачный галстук, он остановился перед зеркалом, чтобы завязать его. Через час они вышли из машины прямо перед дверью ресторана. Вокруг сновали разодетые мужчины и женщины с непроницаемыми лицами и изысканными манерами. Автомобили подъезжали и отъезжали, а публика вальяжно проходила в парадному входу. Зубов со своим новоиспечённым другом остановились в сторонке. Евгений Артемьевич решил выкурить папироску.