– Поговори хоть ты со мной гитара семиструнная… – зазвучал надрывный грудной голос черноокой красавицы. Гитары, рыдая и звеня, наполнили душу тоской и болью.

Зубов, не отрываясь, смотрел на неё. Воспоминания нахлынули на него. Москва. Зимний вечер под Рождество. Шум и блеск праздничных улиц. Он с весёлой компанией возвращался с вечеринки. Вдруг откуда-то с площади, донёсся сильный женский голос: «Москва златоглавая,… гимназистки румяные… рыхлый снег с каблучка». Всё это так живо и красочно пробежало перед глазами, что он на мгновение замер. Целая гамма чувств, переживаний, словно волны прокатились у него в душе. Сердце защемило, и стало приятно, словно он вновь оказался там, в Москве, среди шума и веселья. Всё прошло, всё кануло в лету. Где вы – мои счастливые дни? Где страсти, полные надежд и сладостных ожиданий? Неужели жизнь прошла? И это всё?

Поднявшись, он незаметно вышел из комнаты и оказался в большом зале. Тут кипела бурная жизнь. Певица, одетая в платье с открытыми плечами, только закончив выступление, раскланивалась восторженной публике. Отовсюду разносились громкие восклицания: «Браво! Бис!» и бурные аплодисменты. Оркестр готовился вновь заиграть. Конферансье, выйдя на сцену, громко воскликнул: «Господа! Сейчас прозвучит удивительное танго, которое покорило уже полмира. Херардо Эрнан Матос Родригес La Cumprasita. Слушайте и наслаждайтесь!»

Зубов, подойдя ближе, весь отдался вниманию. Оркестр грянул. Перед эстрадой появилась пара танцоров. Аккордеон, а вслед за ним скрипка с роялем, словно не в силах сдерживать своей страсти, взорвали зал. Парень, обняв девушку за талию, нежно привлёк к себе. Она, словно тень, растворилась в его объятьях. Зубов не верил своим глазам. Две человеческие фигуры прямо на глазах слились в одно целое, заражая окружающих жгучим темпераментом. Прижавшись друг другу, они будто ждали, какого-то особого знака. Молодой мужчина, обняв партнёршу за талию, осторожно повёл вперёд. Девушка, прильнув к нему, послушно следовала за ним в такт музыке. Все заворожено следили за этим прекрасным танцем. Вдруг словно что-то взорвалось, и девушка, откинувшись назад, обвила парня ногой. Зубов был поражён эксцентричностью и темпераментом этих красивых людей. Гул аплодисментов и возгласов одобрения прокатился по толпе. Следом зазвучало танго Хосе Мария де Люкьеси. Судьба этого композитора оказалась трагичной и во многом схожей с судьбой Зубова. Уже несколько пар закружились по кругу. Страстный обжигающий танец любви просто захватил их. Зубов, не отрываясь, смотрел на танцующих. Это было чудо. Пройдёт время, и уже в другой стране оно зазвучит под другим названием «Брызги шампанского». И танцевать его будут не так, как здесь. С новым названием и, особенно с манерой исполнения в затрапезных кабаках, когда мужчина и женщина, прильнув друг к другу, и прижавшись щеками, ходили взад вперёд помахивая в такт вытянутыми вперёд руками. Разношерстная мещанская публика совершенно извратила и опошлила это прекрасное музыкальное произведение. И в нашем восприятии она зазвучала как разнузданная кабацкая песенка. О времена! О нравы!

Музыканты-композиторы самая уязвимая, незащищённая группа людей, из когорты творцов, представляющих человеческую культуру. Если художник или писатель создают свои произведения на холсте и бумаге, то композиторы пишут музыку, которую человек воспринимает посредством слуха. Эгоистично наслаждаясь очередным шедевром, он частенько забывает о простой порядочности – поинтересоваться: кто написал эту чудесную музыку. А о том, чтобы отдать должное таланту неизвестного композитора и речи не идёт.

Танго закончилось, а Зубов стоял у стены, безмолвно глядя вдаль. Он был под сильным очарованием этих удивительных мелодий. Прошла минута, и он оглянулся. Ресторан гудел и жил своей независимой жизнью. Повернувшись, он медленно побрёл в малый зал. Подойдя к двери, остановился и оглянулся назад. Музыканты настраивали инструменты. Николай Владимирович любил эти моменты, когда звуки вразнобой, создавая какофонию и хаос, старались перещеголять друг друга. Он знал: пройдёт мгновение, и возрождённый оркестр выдохнет из своих недр прекрасную музыку.

Повернув в небольшой коридорчик, Зубов зашёл в уборную. Выйдя, на минутку остановился у зеркала. Поправив причёску, застегнул пуговицу сюртука и неторопливо направился в гостиную залу. Проходя мимо завешанной шторами двери, он услышал голоса и невольно остановился. Прислушавшись, по тембру и интонации узнал говорящих. Речь шла о нём.

– Да господа, прелюбопытнейший тип. Где ж вам удалось раздобыть такого?

Раздвинув шторы, Зубов приник к двери. В замочную скважину было видна часть стола и противоположная стена. Улыбнувшись, Зауроподов посмотрел на Клеопатрова:

– Это надо спросить у милейшего Романа Алексеевича, где он умудрился найти этого юродивого?

Клеопатров, с самодовольной ухмылкой на лице, стал излагать знакомую историю, часто сдабривая её едкими комментариями и подробностями. Компания то и дело покатывалась со смеху при очередной шутке бойкого говоруна. Шлёпанцев тоже не сидел даром. Время от времени, он разнообразил речь Романа Алексеевича пикантными деталями, внося свою лепту в общее веселье.

Тиранозавров все это время сидел, молча, не проронив ни слова. Когда всё закончилось, мрачно добавил:

– Значит – это Робинзон, которого подобрали на необитаемом острове.

Все дружно захохотали. Зубов не верил своим ушам. Робинзон, он Робинзон. Ничтожный, никому ненужный тип, из жалости подобранный господами, чтобы развлечь публику. Невольно он вспомнил родной уездный городок, театр и постановку «Бесприданницы». С каким восхищением и замиранием сердца следил он за действием на сцене из уголка на галёрке, ежеминутно надеясь на чудо. Но чуда не произошло, Лариса погибла. Всё пошло прахом. А так хотелось, чтобы всё сложилось по-другому. Чтобы эта красивая и нежная девушка была жива и счастлива. Но в жизни не бывает счастливых концов. Тогда, в детстве, он страстно хотел сыграть в этой пьесе, и вот теперь сыграл в жизни. Сыграл того, о ком и помыслить не мог. Его здесь никто не воспринимает всерьёз. Я для них – Робинзон из этой самой «Бесприданницы». Зауроподов, конечно, считает себя Паратовым, да и Клеопатров со Шлёпанцевым не чужды этой мысли.

Опустошённый, разбитый он медленно побрёл к выходу. Как он оказался на улице он не помнил. Николая Владимирович шёл по тротуару и не знал куда идёт. Слёзы, не переставая, текли из глаз, а он даже не замечал их. Робинзон, старый никому не нужный Робинзон. На сердце не было ни боли, ни отчаяния, а какое-то отупение и апатия. И вдруг откуда-то из глубины донёсся голос певца из ресторана. Нежный и мелодичный он зазвучал в тиши:

– Да, прав этот князь. Народы уходят, а вслед за ними их нравы и моды. Историю не остановить, – мрачно пробормотал Зубов.