Прошло пять минут, и он, бросив окурок в урну, решительно направился к входу:

– Пойдёмте, Николай Иванович, пора.

Огромные двери распахнулись, и торжественный зал, разлетевшись в стороны и ввысь, закружил их в страстном водовороте. От звука оркестра, шума голосов, запаха всевозможных яств, смешанных с ароматом женских духов у Зубова закружилась голова, и в глазах зарябило. Яркий свет огромных люстр ослепил его. Отвыкший от такой жизни, он, щурясь и запинаясь, едва поспевал за Шлёпанцевым. Тот, чувствуя себя в родной стихии, уверенно шёл между столиками и встречными людьми, направляясь куда-то вглубь ресторана. Вскоре они зашли в боковую дверь и оказались в небольшом зале. Прекрасно убранная и украшенная картинами и цветами она сразу понравилась Зубову. Справа у стены, сидел Клеопатров. Хорошенькая милая дамочка, искоса кокетливо поглядывая на Романа Алексеевича, старалась понять речь солидного господина в элегантном сером костюме и золотом пенсне. Внимательно вслушиваясь, Клеопатров и его спутница всем своим видом старались показать, что это важно для них. Но всякий раз после очередных усилий, взгляд их рассеяно терялся среди лиц и посторонних предметов. Увидев знакомых, Клеопатров встал и обратился к гостям:

– Господа! Минуточку внимания! Разрешите представить: Зубов Николай Владимирович – композитор, автор знаменитого романса. Господа! Поприветствуем же его.

Люди с удивлением и любопытством посмотрели на вошедших. Разглядывая Зубова, многие просто на мгновение отвлеклись от своих сиюминутных забот. Композитор, так композитор, мало ли их на белом свете.

– Вот вы, любезный Орест Фёдорович, говорите русский народ. А кто этот самый народ? Что мы можем за ним увидеть, разглядеть? Серые тёмные избы, которые топят по-чёрному? Драки с кровавым мордобоем? Зависть, стяжательство, воровство и пьянство!

Господин в золотом пенсне замолк и, пристально обведя взглядом присутствующих, посмотрел на полного мужчину лет пятидесяти с карими миндалевидными глазами. Пепельные волнистые волосы, подёрнутые редкой сединой, обрамляли моложавое лицо, добавляя ему тот романтический шарм, который всегда высоко ценился женщинами. Все сидели, молча, словно боясь скомпроментировать себя. Выдержав паузу, мужчина продолжил:

– Да, не спорю, мужик, – тут он неприязненно глянув в сторону, чуть слышно пробормотал: «Ces mujiks… объекты гражданской скорби», – несёт на себе все тяготы по благоустройству страны, то есть создаёт материальные ценности, без которых не может обойтись любой человек. И на этом его функции кончаются. Но для нации, для полноценной нации этого багажа не достаточно. Лицо любой нации, народа в первую очередь создаёт культура. Да, да культура, которая и есть душа любого просвещённого народа. Естественно, пойдут возражения, мол, и у русского народа богатая, самобытная культура, но позвольте, господа, у неандертальцев тоже была своеобразная культура, но они вымерли. Культура – в её высоком значении предполагает нечто более объёмное и содержательное, которая, в конце концов, становится стержнем, опорой нации-народа, её путеводной нитью в будущее.

– Если следовать вашей логике, Викентий Сигизмундович, то русский народ хуже неандертальцев? После таких слов невольно задумаешься о ваших национальных корнях, – возмутился миловидный господин.

– Полноте, Орест Фёдорович. Ваши обиды не больше чем капризы взбалмошной экзальтированной особы из института благородных девиц. Причём тут мои корни? Слава богу, российское дворянство не замкнулось в узких рамках одной нации. Широкий взгляд на мир – залог процветания и развития любого народа. Пусть я несколько резок в своих суждениях, но не надо понимать меня буквально. Часто используя те или иные эпитеты и сравнения, я хочу заострить внимание, сделать акцент. Это не значит, что я какой-то махровый русофоб; смысл моих рассуждений сводится лишь к одному, чтобы сформулировать основной тезис: сословия на Руси и роль российского дворянства в генерации национальной идеи.

Зубов с изумлением смотрел на этого человека и, повернувшись к Шлёпанцеву, тихо спросил: «Кто это?» Евгений Артемьевич, шёпотом ответил: «Князь. Викентий Сегизмундович Тиранозавров». «А второй?» – прошептал Зубов. Бывший ротмистр чуть слышно: «Орест Фёдорович Зауроподов, предводитель дворянства». Больше он не хотел ничего говорить. Вглядываясь в лица оппонентов, он с нетерпением ждал дальнейших баталий. Зубов заворожённый, ошеломлённый весь сжался и с волнением смотрел на князя.

– Император, Пётр Алексеевич, не питал на сей счёт никаких иллюзий, – продолжил Тиранозавров. – Он знал: дай этому народу хоть сто, хоть тысячу лет – ничего не изменится. Проживёт он этот срок, как один день и только почешет заднее место. Изменить за короткий отрезок времени целый народ невозможно, а отдельную, привилегированную часть – да, только дай ей условия и возможности. Для чего спросите вы?

Все с интересом уставились на оратора. Зубов, стараясь не пропустить ни одной фразы, забыл обо всём на свете.

– Интересно узнать для чего, Викентий Сегизмундович? – картинно приподняв бровь, спросил Клеопатров. Смазливая брюнетка в тёмном бархатном платье с глубоким декольте восторженно смотрела на него, вся сияя от гордости и возбуждения.

– А чтобы создать культуру, высокоразвитую, достойную восхищения и удивления. И для этого он использовал простой, но эффективный механизм – всё население империи было поделено на категории: ранги и сословия. Иными словами: каждый сверчок – знай свой шесток. Табель о рангах – важнейший документ, определивший место человека в иерархии государственной службы, давал возможность выдвинуться талантливым людям из низших сословий, тем самым сохраняя популяцию в жизнеспособной форме: «Дабы тем охоту подать к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам».

Зауроподов пристально глядел на своего противника, явно готовясь сразить его своим ответом. Тиранозавров сел и взял в руки книгу. Открыв её, он вновь обратился к публике:

– Хочу познакомить вас с сочинениями некоего господина Чехова. Вот полюбуйтесь, что пишет сей сочинитель: «Для меня не подлежит сомнению, что если какой-нибудь Ричард Львиное сердце или Фридрих Барбаросса, положим, храбр и великодушен, то эти качества передаются по наследству его сыну вместе с извилинами и мозговыми шишками, и если эти храбрость и великодушие охраняются в сыне путём воспитания и упражнения, и если он женится на принцессе, тоже великодушной и храброй, то эти качества передаются внуку и так далее, пока не становятся видовою особенностью и не переходят органически, так сказать, в плоть и кровь. Благодаря строгому половому подбору, тому, что благородные фамилии инстинктивно охранили себя от неравных браков и знатные молодые люди не женились чёрт знает на ком, высокие душевные качества передавались из поколения в поколение во всей их чистоте, охранялись и с течением времени через упражнения становилось всё совершеннее и выше. Тем, что у человечества есть хорошего, мы обязаны именно природе, правильному естественно-историческому, целесообразному ходу вещей, старательно, в продолжении веков обособлявшему белую кость от чёрной. Да, батенька мой! Не чумазый же, не кухаркин сын, дал нам литературу, науку, искусства, право, понятия о чести, долге… Всем этим человечество обязано исключительно белой кости, и в этом смысле, с точки зрения естественно-исторической, плохой Собакевич, только потому, что он белая кость, полезнее и выше, чем самый лучший купец, хотя бы этот последний построил пятнадцать музеев. Как хотите-с! И если я чумазому или кухаркиному сыну не подаю руку и не сажаю его с собой за стол, то этим самым я охраняю лучшее, что есть на земле, и исполняю одно из высших предначертаний матери-природы, ведущей нас к совершенству…»