митральезы, и все — в небо прорвутся лишь избранные счастливчики, — к нашему небольшому собранию присоединились пехотные генералы.

И Павел Петрович Липранди меня в самом хорошем смысле удивил. Как минимум, он подумал о том, как противостоять авиации. И что нужно сделать, чтобы никто не смог противостоять нам.

— На самом деле не все так плохо, к подобным условиям мы тоже готовились, — я улыбнулся. — Но хотелось бы обойтись без крайностей.

— Тогда… Если авиация будет рядом, мы сможем быстрее ее использовать, — задумался Липранди.

— Передача светового или электромагнитного сигнала займет времени не больше, чем гонец по городу. Иногда даже меньше… — я невольно вспомнил столицу, и как бесконечно долго там нужно было ждать, чтобы хоть с кем-то встретиться. — Время же подлета из дальних точек составит не больше пары минут. Плюс у нас будет возможность сориентироваться в ситуации сверху и выбрать лучший ракурс для атаки.

— Тогда о чем разговор? — Нахимов обвел всех взглядом.

— А как проговорили, так сразу стало и понятно, что все очевидно, — я отложил карту с отмеченным мной самим местом. Чуть в стороне от залива, где когда-то стояла древняя Троя. Было бы, конечно, красиво и символично, но эффективность важнее.

В общем, место выбрали и утвердили. Лешка отправился заниматься организацией процесса на месте. Мне же пришлось задержаться.

— Скажу честно, — первым заговорил Павел Степанович, оглядев собравшийся вокруг нас совет. А ведь тут почти все первые лица нашей экспедиции. — Когда мы начинали готовить эту операцию, я… не верил. Очень хотел, готов был умереть, но не верил. Казалось, что нас остановят еще на входе в Босфор. Ну, край у Румели Хисар… Когда же мы блокировали Золотой Рог и Константинополь, когда наши мины перегородили вход в Мраморное море, а мы пошли дальше, я все равно не мог поверить. Казалось, что это сон. Только во сне ведь может все получаться, даже течение и ветер возникали именно тогда, когда они были нужны.

— Два года назад мы не смогли взять какую-то Силистрию, — продолжил за адмиралом Липранди. — Казалось, что война изменилась. Оборона на долгое время стала сильнее атаки, и укрепленные позиции можно было удерживать годами. Это показал и Севастополь, и хоть я был рад нашим успехам, но не мог не думать, а что дальше. Как теперь воевать. Единственное, что приходило в голову: игнорировать сильные укрепления, бить по слабым и рассчитывать победить не на поле боя, а развалив вражескую экономику и их веру в себя.

Генерал замолчал, а я снова поразился, насколько он тонко чувствует движение времени. Ведь именно так и начали в моем времени действовать союзники. Обожглись под Севастополем и пошли на крохотную Керчь. Новые броненосные плавучие батареи Наполеона III, разрекламированные газетами и историками — несмотря на всю их мощь, никто даже не подумал о том, чтобы подвести их к уже истекающему кровью Севастополю. Да, они показали себя под Кинбурном, где опять же не было современной артиллерии. Но стоило им приблизиться к Николаеву, как лишь несколько выстрелов крупных калибров заставили их отступить.

— Война ударов по слабым точкам… — заговорил я. — Так было бы. Но теперь мы успели занять настолько выгодную позицию, что Англии и Франции не останется ничего другого, как бить именно сюда. Как бы хорошо мы тут ни укрепились, у них не будет другого выбора. Малые победы где угодно еще, сколько бы о них ни писали газеты, больше не сработают. Только здесь мы либо устоим, либо отступим. И это определит исход войны.

— Капитан… Григорий Дмитриевич, — Хрущев задумчиво покрутил усы. — Вы так уверенно говорите, но… У нас тут восемь тысяч солдат, а на Дунае сотни тысяч. Еще столько же на севере — ну как, право слово, мы можем решать судьбу войны?

— Вы правы, — согласился я, но только чтобы уточнить. — Если мы проиграем, еще ничего не будет кончено. Но если мы победим всего восьмью тысячами… Нет, если просто выдержим удар, то разве Англия и Франция решатся продолжать?

— Вы еще молоды и верите в благородство и благоразумие врага, — Нахимов покачал головой. — Если мы выстоим, это будет тяжелым ударом для союзников. Одним своим существованием мы станем угрозой всей их торговле на Ближнем Востоке и Средиземном море. Но они не сдадутся, потому что поражение — их всех против одной России — что это будет значить? Что они больше не великие державы?

— Почему же, — я покачал головой. — Они все равно будут сильны и будут великими, но мы покажем, что шагнули на следующую ступень.

— И какая же она? — заинтересовался Хрущев.

— Сверхдержава. Рано или поздно одна или несколько стран должны были шагнуть за эту грань. Стать теми, кто поодиночке может защищать и продвигать свои интересы и справедливость по всему свету. И я могу представить мир, построенный на справедливости по-английски — если Англия победит, то именно она и станет определять будущее… Но каким будет мир, построенный по нашим правилам?

Мы все невольно переглянулись. Уже через минуту каждому из нас нужно будет снова заниматься простыми делами, без которых вся наша операция может пойти ко дну, но сейчас… Мы все думали о будущем. Каким мы его можем сделать.

Глава 8

Николай Иванович уже несколько лет ничего не видел, что и не удивительно, когда исполняется 63 года, а вся твоя жизнь проведена за чтением книг и написанием формул при тусклом свете масляных ламп. Вот только раньше он думал, что последним его делом станет «Пангеометрия», которую запишут за ним его ученики, но… Этой зимой в Казань прибыл летающий аппарат.

Если честно, Николай Иванович не поверил в рассказы дворовых, но его ученик, Александр Федорович Попов, сменивший старого ученого на кафедре чистой математики Казанского университета, описал все так детально и последовательно, что это просто не могло быть выдумкой. Еще и этот рев паровых двигателей, которые было слышно за несколько кварталов.

Сам Николай Иванович всю жизнь старался смотреть на привычные теории шире, чем принято. Так и родилась его тригонометрия неевклидова пространства, которую мало кто мог понять и принять. И вот он узнал, что где-то есть люди, которые выходят за привычные грани не только в теории, но и на практике. У Николая Ивановича не было больших надежд —