– З-за-ме-ча-тель-но, – протянула она. – Спасибо, дорогая.

– Улечка, но я тут ни при чем, – зачастила Лерка. – Я об этом вообще час назад узнала. Они вызвали, предложили… Нет, я честно спросила: как же так? Ведь премию Ульяна должна вести? А они: с ней вопрос уже решен, Ульяна теперь – сбитый летчик. Откуда, ты думаешь, я узнала о твоем увольнении?

Помолчав минуту, она с негодованием добавила:

– Сбитый летчик… Какая наглость! Как будто в гроб положили и крышкой накрыли.

– Могла бы отказаться из солидарности.

– Ну, знаешь ли, – надулась Лерка. – Дружба-дружбой, а денежки врозь, или как там говорится?.. И потом, они сказали, что все равно кого-нибудь другого возьмут, если я откажусь. Разве тебе не станет приятнее, от того, что премию проведет твоя лучшая подруга, а не какая-то случайная шлюшка, вроде Цыпленкиной?

– Знаешь, если честно, то не станет, – безжалостно отчеканила Ульяна.

– Ну, и пожалуйста, – произнесла Лерка дрожащим голосом и даже ногами сделала легкий менуэт, собираясь сбежать, но потом все же притормозила и спросила жалобно, мотнув гривой в сторону конференц-зала:

– Ты же туда не пойдешь?

Ульяна, расстроенная и злая, уже хотела развернуться и сбежать прочь, чтобы не слышать собственного приговора, не видеть самодовольной улыбки Пяткова и его верных прихлебателей, но потом вспомнила о притаившемся в груди враге. А вспомнив, поняла, что увольнение избавляет ее от необходимости объясняться с Гаспаряном, выслушивать ненужные сочувственные речи и пожелания скорейшего выздоровления, лживые и правдивые, но от этого не менее тяжелые. Болезнь примирила ее даже с мелким предательством Лерки, лишь подтвердив заезженную истину: в шоу-бизнесе друзей быть не может.

Подхватив сумочку и вздернув подбородок, Ульяна решительно направилась в конференц-зал. Лерка бросилась следом, хватая за рукав.

– Господи, ты ненормальная! – горячо шептала она. – Только дров не наломай, я тебя умоляю!

– Не поверишь, но мне теперь на все наплевать, – ответила Ульяна, раздвигая губы в холодной улыбке.

Она отсидела планерку до конца, яростно улыбаясь даже когда Геворг, не глядя на нее, с деланным равнодушием объявил о закрытии передачи, и появлению в эфире нового реалити-шоу, которым займется Пятков. На лице Ульяны не дрогнул ни один мускул, даже когда тот повернулся и улыбнулся ей со своего места с победоносным видом.

Лерка сидела рядом, буравила Пяткова ненавидящим взглядом и гладила Ульяну по свободной руке. Ульяна сунула свободную руку в черные недра сумочки, где среди прочего барахла нашлась заколка, выполненная в виде павлина, купленная на островах: яркая, с вульгарными псевдо-бриллиантами, Пока длилась планерка, Ульяна скребла пальцами по камням, а когда очередь дошла до нее, сжала птицу изо всех сил.

Вокруг ахали, робко восклицали: «Как же так?», ожидая, что Гаспарян вот-вот предложит Ульяне возглавить какую-нибудь новую программу, но тот старательно отводил глаза, бубнил о необходимости снять пару сезонов полюбившихся юмористических сериалов, объявлении кастинга на пару других проектов, и на этом завершил планерку.

Она поднялась и, в компании Лерки, оберегающей ее от нападок, как цепной пес, направилась к выходу, сжав заколку в руке, растягивая губы в картонной улыбке, которая вряд ли кого-то могла обмануть. В глазах жгло, и чтобы не плакать, приходилось сжимать впивающегося в руку гранями и изгибами павлина.

– Да какая трагедия, что вы, – бодро говорила Ульяна направо и налево телевизионным работникам. – Я была в курсе.

Телевизионные кивали: конечно, в курсе, конечно, не трагедия. Но по глазам было видно – не верят. Ульяну на канале, в общем-то, любили, потому что она никогда не позволяла себе обращаться с гримерами, осветителями, режиссерами и прочими работниками, вплоть до самых незаметных, как с обслугой. И, хотя высказаться в ее защиту никто не отважился, желающих сказать что-то хорошее напоследок, оказалось неожиданно много. Лерка семенила рядом на своих каблучищах и рычала на каждого, чтоб не лезли с сочувствием. Кажется, она чувствовала вину и всерьез собиралась ее искупить чем-то хорошим.

– Давай ко мне поедем, а? – жалобно ныла она. – Или, может в Сандуны? Уль, давай в Сандуны, это же такая терапия, бальзам на рану.

– Неохота мне в Сандуны, Лер.

– А тебя не спрашивают! – разозлилась подруга. – Ты же сейчас попрешься домой, ляжешь на кровать и будешь умирать от жалости к себе.

«Как ты права, дорогая, – подумала Ульяна. – Именно так и будет. Лягу – и буду умирать!»

– Неужели ты даже побороться не хочешь? Я бы на твоем месте… ну, не знаю. Пошла бы к Геворгу, поорала от души, и, если бы уж совсем ничего не выгорело, расцарапала его потную морду!

Ульяна пожала плечами, открыла рот, чтобы бросить сакраментальное: а смысл? Однако так ничего и не сказала. Себя было жалко до всеобщей невозможности, сковывающей все тело. Не дождавшись ответа, Лерка скомандовала:

– Значит, так: сейчас я зайду к себе, заберу сумку, а потом поедем куда-нибудь кутить. И не расстраивайся, честное слово! Ты востребованная ведущая, мы тебя живо куда-нибудь пристроим. Стой тут и никуда не уходи!

Бросив Ульяну в коридоре, Лерка почти побежала в сторону кабинета, где бросила свое барахло. Дождавшись, пока она скроется за дверями, Ульяна развернулась и пошла к лифту, из которого вывалились трое сотрудников, одетых в одинаковые костюмы и пошлепали прочь, в сторону аппаратной. Бьющий через край адреналин в крови еще кипел и плевался ядом, не позволяя расслабиться. В голове шумело. Войдя в лифт, Ульяна надавила на кнопку и привалилась к стене, жалкая и несчастная.

Пятков ввалился в кабинку, когда двери уже закрывались, оттолкнул торопившегося спуститься монтажера, который отступил с выпученными от удивления глазами, но спорить не стал.

– Ну, что, жопастая, как настроение? – с интересом осведомился Пятков.

– Нормальное настроение, – процедила Ульяна, отворачиваясь к стене.

– Да-да, заметно. Вон как тебя судьбинушка по стеночке размазала. А чего ты одна в родные пенаты ломанулась? Где твоя верная Санчо Панса – мадам Верховцева? Кстати, ты там в студии барахлишко оставила. Когда заберешь? Мне бы хотелось, чтобы шкафчик освободился…

– Никогда. Тебе оставлю на долгую память.

– На черта мне такая память, – равнодушно спросил Пятков. – Дрочить на нее что ли?

Она не стала отвечать. Двери открылись, подобрав новых пассажиров, и на минуту в кабинке было тихо. Когда Ульяна вышла в вестибюль, Пятков последовал за ней, догнал у турникетов и схватил за локоть.

– Пусти, – хмуро сказала она.

– Дура ты, Некрасова, – зло произнес Пятков. – Что ты носишься со спесью своей? Я ведь тебя везде достану, на любом канале, куда бы ты ни ткнулась. И никто тебя не станет поддерживать. Неужели не понимаешь, что тебе – кабзда?