Каждый раз, слыша грохот железных тарелок, Ульяна морщилась, сердце внутри екало, а память подсовывала картинки из детства.

Вот она, совсем маленькая, бежит на улицу «послушать концерт». Сколько ей было? Лет пять, не больше. Родители на работе, двери во двор открыты нараспашку, и только старая тюлевая занавеска служит преградой для мух, назойливых, тяжелых, как аэропланы. Если встать посредине и медленно крутиться вокруг своей оси, занавеска пеленала, превращая в мумию.

На частных подворьях «концерты» случались нередко. Забираясь на забор, Ульяна с замиранием сердца смотрела, как оркестр, наряженный в темное, медленно ступает по улице, старательно обходя коровьи лепешки. Пронзительный звук трубы бил в наглухо закрытые окна домов, а оттуда выходили насупленные мрачные люди в черном, вытаскивали гроб, в котором лежал старик с белой бумажкой на лбу, а иногда старуха в платке. Оркестр дул в дудки, бил в барабаны, а жестяные тарелки всегда вступали неожиданно, и от их грохота вороны летели в разные стороны. Люди плакали, бросали на землю еловые ветки, а потом можно было зайти в дом, и если хозяева были добрыми, то давали конфет и блинов. Блины Ульяна любила, и очень долго оркестр с фальшиво исполненной вариацией на похоронный марш Шопена ассоциировался с чем-то приятным. Ей даже казалось, что оркестр сам находит людей, у которых в доме праздник.

Потом оркестр пришел к ним.

Дед болел долго, а в последнее время вообще не вставал с постели, и по ночам все звал в бреду брата. Эти полуночные крики будили разве что мать, и она, сонная, издерганная, шла ставить свекру укол, а утром, невыспавшаяся, уходила на работу, оставляя детей и умирающего старика на свекровь и мужа, часто слишком пьяного, чтобы за кем-то следить.

Дед умер, а Ульяна даже не помнила, когда, и была ли она дома в этот момент. И только когда оркестр с омерзительными звуками ввалился в их двор, а в автобус поволокли оббитый красным гроб, она вдруг осознала, что это не праздник, и ударилась в рев. Родичи, слишком пьяные и страдающие, не обращали на нее внимания, и только разрывавшаяся во все стороны мать нашла время усадить ее в спальне на кровать, поставить прямо на покрывало тарелку с блинами, шлепнула поверх ложку сметаны и, скупо погладив по голове, убежала обслуживать скорбящую родню мужа.

После похорон деда Ульяна возненавидела блины, и больше никогда не выбегала слушать «концерты». Каждый раз, если вдруг процессия сворачивала к их дому, она затыкала уши, а в горле возникал сладкий вязкий ком. По прошествии тридцати лет она частенько вспоминала, как сидела одна в душной спальне, на кровати, заваленной чужой одеждой, и давилась липким тестом. А за дверями, в комнате, старомодно называемой залом (Господи, откуда залы в домах барачного типа?) скорбящие медленно наливались водкой, скандалили, а потом даже запели нудное, тягучее, на несколько голосов:

Слова этой незамысловатой песенки, что они частенько напевали с сестрицей Танькой, на радость бабушке, зажав в руках скакалки на манер микрофонов, вдруг вспомнились Ульяне, когда идеальная фигура медсестрички-администратора остановилась у дверей.

– Прошу. Ольга Анатольевна вас ожидает.

Шишкина, действительно, ждала, восседая за громадным, совершенно не медицинским, а, скорее, директорским столом, тяжелым, с резными завитушками, который куда больше подошел бы не обычному главврачу, а президенту, главе «Газпрома» или киношному злодею. Рядом со столом находились совершенно обычные офисные стулья, ультрасовременные, легкие, не подходящие к столу по стилю. Впрочем, это, скорее стол был тут из другой оперы. Остальной интерьер был выдержан в строгих воздушных линиях. Но Шишкину этот диссонанс явно не смущал.

– Улечка, дорогая, здравствуй! – вскричала Шишкина и приветственно раскинула объятия и прижала к своей пышной груди. Ульяна пискнула и сдержано улыбнулась, искренне надеясь, что причину появления тут придется объяснять с глазу на глаз, а не в присутствии целлулоидной красотки, все еще торчащей в дверях.

– Здравствуйте, Ольга Анатольевна, – сдавлено поздоровался Ульяна.

Шишкина, наконец, оторвала ее от груди и даже сделала шаг назад, щурясь, словно в прицел.

– Посвежела, загорела. Выглядишь на двадцать лет. Это я тебе как специалист говорю. И загар какой… Ах, ах… Явно не на балкончике сидела.

Ахала она словно Изнуренков из «12 стульев», всегда преувеличено и гротескно, но ей это почему-то невероятно шло, и никогда не было ясно: то ли она действительно восхищается, то ли прикидывается.

– Ольга Анатольевна, чай подать? – вежливо спросила красотка.

– Подай, – царственно согласилась Шишкина. – У нас дивный чай. Привозят из Китая, очень полезен для цвета лица. Эффект поразительный. Или, может, тебе кофе? Кофе у нас тоже отменный, но чай лучше…

– Все равно, – буркнула Ульяна.

– Леночка, тогда чай. И что-нибудь вкусненькое нам, да? Вкусненькое и легонькое, а то с нашими вип-гостями я скоро разжирею, как корова. Не поверишь, но каждый лезет с угощением. Конфетки, тортики, коньячок. Холодильник забит на год вперед. И хоть бы кто-нибудь принес колбаски! Буженинки! Рыбки копченой!

– Я принесу, – пообещала Ульяна. Шишкина махнула пухлой ручкой и захохотала басом.

– Да ладно. Что ты, думаешь, мы тут голодаем? Просто от этих кондитерских изделий и бухла и правда деваться некуда.

Вернувшаяся с подносом Леночка быстро расставила на столе-монстре чашки, блюдца, корзиночки с печеньем и фруктами. В это время Шишкина деликатно расспрашивала, где Ульяна отдыхала. Однако, стоило администратору уйти, как с лица Ольги Анатольевны сошла сладенькая улыбочка.

– Ну, рассказывай, чего там у тебя стряслось? – серьезно спросила она. Ульяна вздохнула и принялась рассказывать. Пока она говорила, описывала симптомы, Шишкина молчала, барабанила пальцами по столу и прихлебывала из чашки.

– Так ты опухоль на курорте обнаружила? – спросила она.

– Да. Правда, еще до отъезда Сашка говорил, что у меня грудь как-то сморщилась, но я не придала значения.

– И с такими симптомами ты продолжала жарится на солнце? – возмутилась Шишкина. – Молодец. Надо было для верности еще в Чернобыль съездить на экскурсию. Чего ж ты бестолковая-то такая?

Ульяна уныло пожала плечами.

– Я думала, если это ерунда, все как-то само пройдет. А если это серьезное, то день-два погоды не сделают.

– День-два, – передразнила Шишкина. – Говоришь, как будто у тебя девять жизней, как у кошки. Ладно, давай, раздевайся, я тебя сейчас осмотрю. Вон в ту дверку проходи.

Оказалось, что в кабинете главврача была еще и смотровая, где все было просто, чисто и серьезно. Ульяна стянула блузку, сняла лифчик и внимательно осмотрела чашечку. На белоснежной материи виднелось бурое пятно, величиной с копеечную монету.