– Она подружке по телефону жаловалась вчера, – объясняет Нюта, верно истолковав мой жест. Она вообще понимает меня с какой-то пугающей точностью. – Так громко жаловалась, что даже в моей комнате было слышно.

– Она улетела? – спрашиваю я, никак не прокомментировав последнюю Нютину фразу.

– Да, сегодня. В Милан. На две недели.

– Я знаю.

– Бразды правления по подготовке вашей свадьбы временно перехватила мама.

– Я знаю.

Мы снова замолкаем.

– Как ты добралась? – осторожно спрашиваю я.

– Нормально, – Нюта слабо улыбается. – Наш новый водитель утром меня сюда привез, я ему сказала, чтобы в шесть был здесь. Он был очень рад узнать, что все это время может быть свободен.

– Так ты здесь с утра? Ела хоть что-нибудь?

Нюта отрицательно мотает головой, и я злюсь на себя за то, что взял только кофе. Надо было и еды какой-нибудь купить.

– Так, делай перерыв. Пойдем я тебя покормлю.

– Я не хочу, – дёргает плечиком Нюта, а когда видит, что я ей не верю, объясняет: – У меня пропадает аппетит, когда я рисую. Все равно кусок в горло не полезет. Вот закончу работу, тогда…

Она переводит взгляд на мольберт. Там прикреплён лист с еле заметными карандашными линиями, словно рисунок только-только начали.

– И вот это ты с самого утра рисовала? Негусто, – мягко поддразниваю ее, подходя ближе и передавая ей теплый стаканчик с кофе. Наши пальцы на мгновение соприкасаются, и мы оба вздрагиваем, но тут же делаем вид, что ничего особенного не происходит.

– Это уже пятый, наверное, – хмуро отвечает Нюта, не поддаваясь на мой шутливый тон. – Мне надо десять набросков автопортрета сделать в разных техниках. Вот. – Она кивает в угол студии, и я только теперь замечаю несколько рисунков, которые лежат на длинном узком столе и, видимо, сохнут.

– А что ты рисуешь?

– Себя.

– Можно посмотреть?

– Ну посмотри, – она неловко пожимает плечами, вытирает ладонь об узкие трикотажные штаны и садится прямо на пол, отпивая из стаканчика глоток кофе. Я засматриваюсь на то, как приоткрываются розовые губы, вспоминаю их вкус, и меня опаляет жаром. Но тут же одергиваю себя, резко отворачиваюсь и иду к рисункам. Смотрю на них и чувствую себя идиотом.

– Нюта? – осторожно спрашиваю я. – А ты специально рисуешь себя такой… не похожей?

– В смысле?

Я смотрю на угловатые линии нарисованных лиц, на их болезненную худобу, на оттопыренные уши, хмурые брови и ничего не понимаю. Да, здесь можно угадать черты Нюты, но они выглядят так, словно их отразили в кривом зеркале.

– В том смысле, что это не ты. Это какие-то… уродцы.

– Да вы издеваетесь! Вы сговорились что ли с Георгием Исаевичем! – вдруг взрывается она и вскакивает на ноги. От резкого движения гладкие темные волосы, едва державшиеся в пучке, рассыпаются по плечам, ее серо-зеленые глаза горят от ярости и почему-то обиды, а я смотрю на нее и думаю только о том, как сильно хочу ее поцеловать. Кажется, сильнее всего на свете.

– Это я! Я! – Нюта подлетает к столу и тычет в свои рисунки. – Не видишь, что ли? Я что, по-твоему, не знаю, как я выгляжу!

В ее голосе звенят близкие слезы, и я не выдерживаю и перехватываю ее, прижимая к себе.

– Тшш, – шепчу ей, и Нюта вдруг замирает в моих руках, словно пойманная птичка. Ее сердце колотится мне в ладонь. – А ну иди сюда.

Я вывожу ее в коридор, где висит небольшое зеркало, и разворачиваю к нему лицом.

– Смотри, – прошу я мягко, но она мотает головой и жмурится, не открывая глаз. – Смотри, иначе уйду!

Ресницы тут же распахиваются, она смотрит на свое отражение гневно, раздраженно, неприязненно. Я не могу понять почему, но собираюсь это изменить. Прямо сейчас.

– Я хочу показать тебе одну очень красивую девушку, – я осторожно отвожу с ее лица темную прядь. Нюта продолжает смотреть в зеркало. – Она мне безумно нравится.

Мы молчим, и вдруг она тихо, еле слышно спрашивает:

– Что… что тебе в ней нравится?

Мне становится трудно дышать, но я стараюсь говорить ровно:

– Знаешь, у нее такие гладкие волосы, шикарные, я очень люблю смотреть, как они блестят на солнце.

Нюта вздрагивает, а я осторожно, будто боясь ее спугнуть, обвожу кончиками пальцев овал ее лица.

– А еще у нее такое нежное задумчивое лицо, как будто с каких-то старинных картин. Красивое. Красивый носик. Красивые губы, щеки, брови…

Я мягко касаюсь всего, о чем говорю, а Нюта широко распахнутыми глазами следит за моим отражением, которое гладит ее отражение.

– Глаза… как мрамор. Я не знаю, как описать. Просто… охуенные, – с языка срывается грубое слово, но я не мастер говорить. У меня кончились все слова для того, чтобы описать ее. Рассказать, какая она невероятная. – И вся она – охуенная. Ты веришь мне?

Она смотрит в зеркало и молчит. По щекам стекают блестящие дорожки слез. Потом медленно мотает головой. Нет. Не верит.

И меня вдруг накрывает такой злобой, такой яростью на всех, из-за кого эта нежная девочка так не любит себя, из-за кого считает себя какой-то не такой, что я резко разворачиваю ее к себе и выдыхаю:

– Придется поверить. Словам не веришь, значит будет так, – и напористо целую ее в соленые от слез губы.

Ее руки тут же обвиваются вокруг моей шеи, она с еле слышным стоном прижимается ко мне, отвечает на поцелуй, и в моей голове перемыкает контакты и сгорают к чертям все предохранители. Если она будет так трогать меня своими нежными пальчиками, если будет так распаляюще и неумело гладить мой язык своим, так прижиматься бедрами, то я…

Я не смогу остановиться.

Черт.

Я уже не могу остановиться.

– Разреши… – выдыхаю я на последних остатках самоконтроля. – Разреши… я покажу тебе… какая ты… как я тебя…

Короткий кивок и немое «да» в огромных оливковых глазах. Безумных. Безумно-прекрасных.

Глава 11.