— Не «возвращаться», — мягко поправила она. — Сойти с линии. Такие вещи помогают не забыть, что мы не в реальной жизни.

— Тогда сходим с линии?

— Верно.

Рени повела рукой, и контакт прервался.

* * *

Пиво было холодное, Ксаббу — усталый, но счастливый, и Рени только было собралась расслабиться, как заметила, что ее пульт мигает. Подумала было наплевать — батарейки садились, а на малом напряжении всякое случается, — но в это время приоритетные сообщения могли приходить только из дома, а Стивен уже пару часов как должен был вернуться из школы.

Узел в пивном баре не работал, подсевшие батарейки не позволяли навести связь прямо со стола, так что ей пришлось извиниться перед Ксаббу и, щурясь на послеполуденном солнце, выйти на улицу в поисках общедоступного узла. Район был не из лучших; по асфальту несло ветром, как осенние листья, огрызки пластиковой пленки, на обочинах валялись пустые бутылки и ампулы в бумажных пакетиках. Прежде чем она нашла узел, исписанный граффити, но действующий, пришлось протащиться целых четыре квартала.

Странно было видеть совсем рядом с наманикюренным мирком политеха совсем другой, мир энтропии, где все обращалось в пыль, мусор, ошметки сухой краски. Даже газончик вокруг общественного узла был сугубо формальный — клок выжженной земли и тощей сухой травы.

Рени подергала вилку разъема в розетке, пока не достигла чего-то, напоминающего нормальный контакт. Узел был голосовой, и ей пришлось выслушать с дюжину телефонных гудков, прежде чем кто-то поднял трубку.

— Ч-что там? — пробурчал ее отец.

— Папа? На мой пульт шел звонок. Это Стивен меня вызывал?

— Этот шкет? Нет, девочка, я сам звонил. Я хотел сказать, что больше т-терпеть не намерен. Мужику надо отдыхать. Твой братец, он и приятели его, шумят слишком. Я ему велел прибраться в кухне, он говорит, не его дело…

— Это не его дело. Если он убирает комнату…

— Уймись, девка. Вы все думаете, отца можно вот так вот заткнуть. Так я этого поганца выставил за дверь, чтоб ему пусто было, и если ты сейчас же не придешь и не приберешь, что вы тут развели, и тебя в-вышвырну.

— Ты — что ? Что значит — вышвырнул?

В голосе Длинного Джозефа зазвучали пьяно-хитроватые нотки.

— Сама слышала. Вытурил из дома эту хитрую задницу. Хочет стоять с приятелями на ушах — у них пусть и живет. А мне нужен покой.

— Ты… ты!.. — Рени с трудом сглотнула. Когда на ее отца находило такое настроение, он только и ждал, с кем бы повздорить; а заряд уверенности в собственной правоте позволял ему затягивать ссору на много дней. — Это нечестно. Стивену нужны друзья.

— Не нравится — можешь убираться за ним вслед.

Рени повесила трубку и долгие секунды глядела на тонкую полоску желтой кадмиевой краски, проведенную по стенке узла, длинный хвостик граффити столько сложного, что Рени не могла ничего в нем разобрать. Глаза ее наполнились слезами. Бывали минуты, когда она понимала стремление к насилию, заставлявшее малолетних сетевиков понарошку разносить друг друга в клочья из пулеметов. Иногда она понимала даже тех, кто берет в руки настоящие пулеметы.

Когда она выдергивала шнур, вилка осталась в розетке. Рени тупо глянула на оборвавшийся шнур, потом швырнула его на пол. Там он и остался, как маленькая дохлая змейка.

* * *

— Ему всего лишь одиннадцать! Ты не можешь вышвырнуть его только за то, что он шумел! В конце концов, по закону он имеет право тут жить!

— А, теперь ты меня еще в полицию потащишь, девка? — По рубашке Длинного Джозефа расползались мокрые пятна под мышками. Ногти на босых ногах были длинные и желтые. В эту минуту Рени его ненавидела.

— Ты не можешь так поступить!

— И ты иди! Иди-иди, нечего таким умникам в моем доме торчать. Я твоей матери говорил, пока жива была покойница, — зазнается эта девчонка. Вид на себя напускает!

Рени шагнула к нему, обогнув стол. Голова ее, казалось, вот-вот взорвется.

— Ну давай, выброси меня, старый болван! А кто будет для тебя стирать, готовить? Долго ты протянешь на правительственных харчах, без моей зарплаты?

Джозеф Сулавейо тоскливо всплеснул длинными руками.

— И это ты мне говоришь? Мне, который тебя родил? Который тебя в школу эту африканерскую гонял, чтобы ты ерундистикой своей компухерной занималась?

— В школу я ходила сама . — Головная боль превратилась в шипастый ледяной шар. — Это я четыре года впахивала в кафешке, прибираясь за другими студентами. Теперь у меня есть хорошая работа, а я вынуждена, придя домой, за тобой мусор выгребать. — Рени схватила грязный стакан, в котором засохли с прошлого вечера остатки молока, хотела грохнуть его об пол, чтобы тот разлетелся на тысячу острых осколков вроде тех, что уже звенели в ее голове, но через секунду поставила стакан обратно и отвернулась, тяжело дыша. — Где он?

— Где кто?

— Черт бы тебя драл , ты прекрасно знаешь кто!!! Где Стивен?

— Откуда мне знать? — Длинный Джозеф шарил в буфете, выискивая выпитую два дня назад бутылку дешевого вина. — С дружком своим драным ушел. Этим, Эдди. Куда ты вино мое задевала, девка?

Рени развернулась и ворвалась в свою комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. Говорить с отцом было совершенно невозможно. Зачем она только пыталась?

На столе стояла фотография — отец двадцать лет назад, высокий, красивый, темнокожий. Рядом стояла мать в сарафане без бретелек, прикрывая глаза ладонью от маргейтского[11]летнего солнца. На руках отца примостилась сама Рени, лет трех-четырех, в фантастическом головном уборе, в котором голова казалась больше всего тела. Маленькая ладошка вцепилась в летнюю рубаху отца, точно якорь, удерживающий ее от власти течений судьбы.

Рени покривила рот и сморгнула слезы. Нечего смотреть на старые снимки. Оба ее родителя мертвы — или почти мертвы. Это была жуткая мысль, но оттого не менее правдивая.

В ящике комода она нашла последнюю запасную батарейку, засунула в пульт и позвонила домой Эдди.

Ответил сам Эдди, чему Рени не удивилась — Матси, мать Эдди, больше времени проводила, пьянствуя с приятелями, чем дома с сыном. Отчасти потому Эдди давно отбился от рук, и, хотя по натуре он был неплохим парнем, Рени смотрела на их дружбу со Стивеном косо.

«Господи, да ты на себя глянь, — укорила она себя, ожидая, пока Эдди позовет ее брата, — старухой становишься — только и радости, что на всех ворчать».

— Рени?

— Да, Стивен, это я. С тобой все в порядке? Он тебя не ударил, нет?