Когда отполированная до блеска машина Джеймса стояла возле дома, соседи не жаловались, что музыка слишком громкая. Мама включала погромче стереоконсоль в гостиной, и музыка Гарольда Мелвина и «Блюзовых нот» струилась сквозь пыльную сетчатую дверь, смешиваясь с дымом отцовых сигарет, который отпугивал комаров. Сначала мама пыталась танцевать с Джеймсом, но знала, что отец все равно откажется. Она крутилась вокруг него, покачивала красивыми плечами и встряхивала великолепными волосами, но вскоре Джеймс говорил Роли: «Потанцуй с этой красавицей для меня».

Моей задачей было подкладывать в бокалы лед и делать джин-тоник. С помощью ножа для овощей я срезала с лайма идеальные завитки кожуры, и, когда роняла в папин бокал скрученную цедру, он целовал мои пальцы.

Танцуя с Роли, мама всегда смотрела только на Джеймса. Когда мужчина придерживал ее за талию, она отклонялась назад, и волосы увлекали ее за собой, а потом, рассмеявшись, быстро выпрямлялась. Волосы у нас обеих были одинаково шикарные, но я пока не научилась ими так управлять. Когда музыка заканчивалась, Роли отпускал маму, и руки его безвольно обвисали по швам. Я внимательно следила, ожидая именно этого момента, чтобы подать ледяной бокал в его опустевшую ладонь.

Мама уходила из зоны танцев – крошечного пятачка между ржавеющими перилами и металлическими уличными стульями и столиком. Она садилась на колени к Джеймсу и обнимала его за шею. Роли обычно опускался на бетонный пол там, где только что танцевал, и опирался спиной на обрешетку, не беспокоясь, что на рубашке останутся ржавые пятна. Я садилась рядом, склонив голову ему на грудь. Мама, отпив большой глоток джин-тоника из отцовского бокала, частенько смотрела на Роли и говорила: «Ты, Роли, с виду, может, и белый, но стоит заиграть музыке, и ты становишься стопроцентно черным американцем».

Тогда он покрывался румянцем – ярким, как блестящий лак у мамы на пальцах ног, а я думала, каково это – жить с кожей, которая тебя выдает.

Последней всегда играла песня Бобби Колдуэлла [16]. Когда он пел: «И ради любви я делаю то, чего делать не хочу» – мама закрывала глаза, а Джеймс касался ее век. В эти летние вечера родители жили в некоем пространстве только для них двоих, дышали одним воздухом. Я была рядом с Роли и дышала как обычно, а он сидел, замерев, и казалось, что вообще не дышал.

Но в тот вечер, когда отец заехал поговорить со мной о жизни, мамы не было, так что Роли устроился на обтянутом винилом диване и, попивая воду, принялся возиться с 35-миллиметровым пленочным фотоаппаратом, который висел у него на шее на красном ремне. Это было до того, как он начал серьезно заниматься фотографией. Джеймс поддерживал данное увлечение, потому что это была бы отличная дополнительная услуга к аренде лимузина. Они могли предлагать молодоженам целый пакет: машину и фотосессию.

– Может, еще что-то принести? – спросила я, надеясь, что Джеймс допьет свою воду со льдом и откланяется до того, как заедет Маркус.

– Нет, – ответил он. – Если только ты сама что-нибудь будешь.

– Нет, – сказала я. – Мне ничего не надо. А ты, Роли, что-нибудь хочешь?

– Я хочу штатив.

– Уж извини, – сказала я. – Штативы сегодня не подаем.

Отец велел:

– Садись. Я хочу с тобой поговорить. Ты же не против, если старина Роли будет присутствовать при нашем разговоре?

– Что-то не так?

Точно не знаю, завел ли он этот разговор из-за того, что у меня был малюсенький круглый вырез под ключицами, или же целью визита была именно беседа о пользе целомудрия. В общем, он снова велел мне сесть. Я послушалась, глянув на часы. Дыхание мое участилось.

– Да, сэр? – сказала я.

– Не называй меня «сэр». Когда ты так говоришь, у меня ощущение, будто я надсмотрщик.

Роли усмехнулся:

– А меня можешь звать сэром сколько хочешь.

– Ты куда-то собралась? – спросил Джеймс.

Врать было бесполезно: макияж я бы смогла объяснить, но не блузку с вырезом. Поэтому лишь пожала плечами.

– Вроде того.

– С кем?

– С друзьями. У них есть машина.

– А мама знает?

– Ага, – солгала я.

– Ты же не станешь мне врать, Дана? – спросил Джеймс.

– Нет, сэр, – ответила я, упирая на последнее слово.

– Джимбо, – вклинился Роли, – расслабься. – А потом обратился ко мне: – Мы выпили по паре стаканчиков. Налей нам этой твоей огуречной воды, что бы это ни было. Спирта в ней нет, так ведь?

– Нет, – сказала я. – В основном вода.

– Тогда она нам и нужна, – решил Роли.

Я сорвалась со стула, торопясь сбежать от отца, который таращился на вырез блузки так, будто только что заметил, что я стала подростком. Грудь у меня начала расти за пять лет до этого, а за четыре года до разговора впервые пришли месячные. Когда в организме начались перемены, меня одолевало смущение, и я носила свитер аж до середины весны, чтобы не было видно лямок лифчика. Но сейчас подобная стеснительность осталась далеко позади. Уже в пятнадцать я спокойно выкладывала на прилавок в аптеке коробку тампонов вместе со жвачкой и средством для снятия лака. Но в тот вечер под взглядом отца снова стало стыдно и гадко.

– Сядь на место, – потребовал Джеймс. – Нам нужна не огуречная вода, а серьезный разговор. Роли, ты же с-с-сам видишь. Нам н-нужно с-с-сесть и поговорить.

Снова опустившись на стул, я сделала вид, что закашлялась, и под этим предлогом похлопала себя по груди и прикрыла вырез.

– Ты собралась на свидание, – отрезал Джеймс. – И не ври мне.

Голос становился злее. Я посмотрела на Роли, но тот взял с кофейного столика журнал и усиленно разглядывал страницы.

– Это не совсем свидание, – упиралась я.

– Но что-то очень похожее, – огрызнулся Джеймс. – И когда это ты стала так ярко краситься?

По правде говоря, я начала пользоваться косметикой «Фэшн Фэр», когда мы с Рональдой поняли, как стащить тестовые образцы из магазина «Рич». Тени для век были прикреплены к полкам, но помаду или румяна можно было свистнуть, если проявить смекалку.

Джеймс продолжал:

– А какая на тебе блузка!

Я молчала, приказывая себе сохранять спокойствие. Скоро начнется заикание, и какой бы разговор он ни задумал, ничего не получится.

– Где ты к-к-купила этот топ? У т-т-тебя же все в‐в-видно!

– Я собиралась надеть сверху куртку, – оправдывалась я.

– Она просто взрослеет, – вступился за меня Роли. – Обе дочери взрослеют.

Он положил ладонь на плечо друга, но Джеймс ее стряхнул.

– Тебе легко говорить. Это ведь не твои дочери.

Я подняла взгляд на Джеймса. Никогда такого не было, чтобы он упоминал меня и Шорисс в одном предложении. Будто мы обычные сестры, которые замучили