Дом номер сорок один обнаруживается без труда. Это старая, семидесятых годов, одноподъездная девятиэтажка. «Дом-пенек», как такие называют в народе. Оглядев пустынный двор, Глеб начинает двигаться к дверям подъезда, и тут вновь видит изумруд, на этот раз лежащий на асфальте у входа в дом. Камень словно намекает – все правильно, ты идешь куда надо. Затем происходит необъяснимое – стены девятиэтажки тают, Глеба возносит на седьмой этаж. Он видит черную дверь с «глазком», которая тоже становится прозрачной. За дверью, в крохотной прихожей, перед зеркалом стоит человек, мужчина, одетый в одни лишь брюки от тренировочного костюма. У него тело атлета, ухоженные черные волосы до плеч. В зеркале Глеб замечает лицо незнакомца – волевое, с крупными чертами и густыми бровями. Общее впечатление – человек не похож на простого обывателя. Неожиданно Глеб чувствует, что ему что-то мешает. Появляется необъяснимо сильное желание выйти из гейма и убрать лежащий на столе изумруд в футляр. Последнее, что бросается в глаза, – на правой лопатке человека у зеркала синеет искусно выполненная татуировка в виде виноградного листа…

Вывалившись из гейма, Глеб несколько секунд очумело крутил головой, пытаясь понять, что случилось.

«Изумруд! Немедленно закрой футляр! – возникла в мозгу сверлящая мысль. – Скорее! Закрой футляр!»

Заболела голова, виски сдавило, словно обручем.

– Чертовщина какая-то, – прошептал Глеб, захлопнул крышку и спрятал футляр с изумрудом в карман.

Боль тут же исчезла, обруч разжался.

– Нет, на воздух, на воздух! Курить я буду, но пить – не брошу! – подбодрил себя немудреной шуткой Глеб и, повинуясь спонтанному желанию, позвонил старому приятелю и однокласснику Андрею Блинову, а попросту Андрюхе-Брюхе.

– Брюхоногий, здорово! Это Погодин. Ты как насчет пивка попить где-нибудь в центре?

– Да легко, Глебыч, – рассмеялся в трубке сочным баском Блинов. – Давай подгребай к «Мельнице», столешницу я закажу, Юльку с Алинкой подтяну. Оки?

– Выезжаю, – с облегчением улыбнулся Глеб и отправился одеваться.

С Андрюхой-Брюхой Погодин был знаком с пятого класса, в школе они дружили. Но и после того, как жизненные дороги развели приятелей – Блинов поступил в военное училище, Глеб в радиотехнический институт, – связи не теряли, время от времени встречаясь, дабы вспомнить молодость, обменяться новостями, свежими анекдотами и житейскими историями. Глеб ценил в Брюхе удивительный для россиянина начала двадцать первого века оптимизм, легкий взгляд на любую проблему и отсутствие снобизма, или, по-простому говоря, понтов. Как известно, если бы они светились, над Москвой стояли бы вечные белые ночи. Глеб же эту манеру земляков «казаться, а не быть» ненавидел всей душой и старался не иметь дела с представителями племени понтярщиков.

Мне бы крылья! Мне бы пулемет!

Ты в окно, родная, не кричи.

Пуль свистящих сказочный полет

Я дарю вам даром, москвичи!

Кроме того, записной пикапер, а говоря по-русски, бабник, Брюха всегда мог подогнать приятелю ненапрягающую пассию для общения и всего, что может за ним воспоследовать. Глеба это устраивало на все сто.

На улице вечерело. Фонари еще не зажглись, и дома укутали серые тоскливые сумерки. Глеб сунул в рот сигарету, прикурил и краем глаза заметил уже знакомый микроавтобус-грузоперевозку. Однако на этот раз никаких тревожных мыслей не возникло, никакого мандража не наступило. Заключенный в футляр изумруд покоился в кармане, впереди был заведомо приятный вечер в хорошей компании, а микроавтобус…

– Да и хрен с ним, – усмехнулся Глеб, огибая дом.

Он вышел к краю проезжей части, поймал горного бомбилу на «семерке», в народе именуемой «хач-бек», и лениво процедил:

– Старая площадь. Пятихатка.

– Поэхали, – белозубо отозвался сквозь доносящуюся из динамиков этническую музыку родных гор погонщик «хач-бека».

И Глеб поехал.

Вернулся он за полночь, в меру подшофе, умиротворенный – и без единой глупой мысли в голове. Посиделки прошли как по маслу, пиво оказалось хорошим, еда и закуски тоже на уровне, а в перспективе наклевывался необременительный романчик с чернявой лупоглазой студенткой юрфака МАИ Алиной, подружкой Андрюхиной пассии Юли.

Вспомнив об Алине, Глеб захихикал и, напевая про себя: «В голове ни бум-бум, малолетка, дура дурой», отправился мыть руки и переодеваться.

Подавив в зародыше рефлекторное желание сесть за комп, Глеб включил телевизор и полчаса пытался вникнуть в интригу какого-то заокеанского триллера. Когда бороться со сном надоело, он принял душ, почистил зубы и завернул на кухню – проверить, перекрыт ли газовый вентиль. Оказалось, что перекрыт. Потянувшись рукой к выключателю, Глеб зацепился взглядом за какие-то темные пятнышки на краю мойки. Присмотревшись, он увидел, что это грязь, просыпавшаяся из вентиляционной отдушины. Глеба бросило в жар, сердце заколотилось часто-часто. Он отчетливо помнил, что вытирал мусор после того, как доставал изумруд из тайника…

– А может, не вытирал? – усомнился на мгновение Глеб, но память упрямо сигналила – вытирал, вытирал абсолютно точно.

– Значит… – И, не закончив фразы, он бросился в комнату, упал на колени и сунул руку под тумбочку.

Деньги были на месте, но в конверт явно кто-то заглядывал. Глеб всегда клал последнюю купюру в пачке «нос к носу» с предыдущей, этой его привычке было много лет. Сейчас же все банкноты лежали тривиально, «затылок к носу». Такой способ укладки использует большинство людей в мире и, по всей видимости, тот, кто побывал в квартире Погодина. Побывал, чтобы найти…

– Изумруд, – озвучил финальное слово Глеб. – Так-так-так… А ведь это и вправду хреново…

Сорвавшись с места, он заметался по квартире, всюду обнаруживая следы тщательно скрытого обыска. Одежда в шкафу, книги на полках, диски, безделушки, бумаги в ящиках стола – везде не обошлось без вмешательства чужих рук, рук умелых, аккуратных, но все же оставивших заметные придирчивому хозяйскому взгляду признаки досмотра. Глеб не считал себя педантом, однако Милка, например, всегда говорила: «Суперский, ты же настоящий немец! Все у тебя по полочкам, все на своих местах – как в аптеке».

И вот теперь этот аптекарский порядок был нарушен. Наверное, обычный человек и не заметил бы вмешательства, но Глеб по торчащим из пачки уголкам бумажных листов, по не идеально выровненным стопкам дисков, по чуть повернутым фигуркам гипсовых обезьянок на полке твердо уверился в страшном откровении – его дом больше не крепость.

Нелепо на прогулке вдруг,

Споткнувшись, провалиться в люк.

Еще нелепее, друзья,

Что люка избежать нельзя.

Только заперев входную дверь на мощную задвижку-щеколду, которую открыть снаружи было совершенно невозможно, он несколько успокоился. Хмель давно выветрился из головы, руки дрожали. Появившуюся было идею о бегстве Глеб сразу отмел как наиболее опасную.