– Как все тяжело и пошло… – думал поэт. – Где моя мечта о настоящем, о любви?

Неизвестно, куда бы завело Судириуса течение его невеселых мыслей, если бы не Брысь. Кот доложил, что хозяина желает видеть белая аппетитная мышка, та, что была на банкете с бобром…

Судириус принял Хвостану в кабинете.

– Я пришла навсегда! – категорически заявила представительница прекрасного подпола… Я тебя люблю и жить без тебя не могу!

– А как же Меховский? По-моему ты теперь любишь его? – поинтересовался поэт.

Вопрос не смутил Хвостану.

– Бобер женат. И теперь ты ничуть не хуже Меховского.

Судириус грустно покачал головой.

– Извините, Хвостана. Это невозможно…

– Как? Разве ты меня больше не любишь?! – возмутилась мышка. – А поэма?! Кому как не мне посвящены строки: «Меня твой хвост волнует тонкий?»

– Поэму я посвятил своей мечте… Мечта так и останется со мной навсегда.

Но Хвостана продолжала бороться за свое счастье.

– Не ради меня ли ты покорил этих чудовищ?

Судириусу пришлось согласиться. Да, ради Хвостаны или обиды на предмет увлечения. Судириус решил доказать, что поэт не может быть трусом. А сидит на чердаке и пишет стихи не от безделья, а по призванию сердца. Но Хвостана поняла Судириуса по-своему.

– Прощай! Конечно, в своем положении ты теперь сможешь сделать лучший выбор…

Хвостана покинула Судириуса теперь уже навсегда.

Судириус размышлял, как он был наивен в желании найти понимание в любовной привязанности. Но, с другой стороны, без мечтаний о любви не может быть поэта. С этими мыслями Судириус бродил по своему необъятному жилищу и тихонько добрел до столовой.

Коты, не замечая Судириуса, приводили в порядок помещение после опустошительного нашествия гостей. Подбирали с полу обглоданные кости, скатывали перепачканные скатерти со следами грязных лап и пятнами от жирной пищи. Коты не замечали хозяина и продолжали разговор. Сиамский Трагик икнул, собрал алюминиевые миски одна в одну и заявил:

– Позор! Сиамский Трагик, первый зверь-любовник – в прислугах у поганого мыша! Мерзкий мыш воспользовался моим тяжелым положением… Все равно съем его!

Васька Блохин бросил подметать пол, подошел к Трагику и, выгнув спину, заорал:

– Я тебе съем, шкура! Что ты стоишь без мыша!

И еще сказал несколько слов, которые мы опустим на всякий случай. Кто знает, станется, и наш роман попадет в руки прекрасному полу…

Брысь, долизывавающий в это время миски за гостями, попросил котов не ссориться.

– мыш, он и останется поганым мышем. Если бы мне кто другой дал живой рыбки, я бы тогда, конечно, открутил ему голову. Но предложений нет. Придется смириться.

Трагик, почувствовав поддержку, встал в позу.

– Мы, благородные коты, сделали ему карьеру! Построили квартиру! Слава, известность – на блюдечке поганому мышу…

Васька Блохин съездил Трагику по скуле, и тот очутился на полу рядом с поэтом. Коты заметили Судириуса, но не знали, что он слышал, а что – нет. Судириус слышал все.

– Уважаемые коты, можете оставаться в этой прекрасной квартире. Мне она не нужна. Зачем мышу нора Бегемота. Живите себе на здоровье, раз я вам так мешаю…

Брысь и Трагик стали упрашивать Судириуса. Ссылались на нетрезвость. Вставали на колени. Но поэт был неумолим.

Вместо эпилога

Удивленные горожане стали еще раз свидетелями потрясающего зрелища. По улице решительной походкой шагал мышъ, неся под мышкой натюрморт живописца Кролика. Рядом с ним, стараясь двигаться в ногу, шел перекрашенный в черный цвет Васька Блохин. Кот тащил над головой реставрированное семейное кресло Судириуса. Друзья возвращались на чердак.

И пусть чердачная квартира поэта не так вознеслась над городом зверей, как оставленные ими апартаменты, но по ночам звезды из нее были видны намного отчетливее.

Москва

1973 г. (в авторской редакции – 1981 г.)

Маленькая розовая птичка с алыми крылышками перескакивала с ветки на ветку… Затем она приосанилась, оттопырила перышки и осторожно, чтобы не запачкать хвостик, выбросила крутую белую каплю. Воропаев проследил, как капля завершила траекторию полета посредине большого зеленого лопуха.

– Алый Чиж! – прошептал ученый, и на цыпочках, стараясь не спугнуть пичугу, двинулся к палатке за фотоаппаратом. Сердце Воропаева билось, руки тряслись, когда он водил по веткам трубой объектива. Пичуги не было. Только на зеленом лопухе застыла светлая капелька – единственный документальный факт присутствия алого чижа.

По заключению Всемирного конгресса орнитологов популяция Алого Чижа прекратила свое существование в семидесятых годах нашего столетия. Воропаев около десяти лет носился с идеей, что данное заключение неверно. Над ним издевались. Его осмеивали. Попросту закрывали перед носом дверь. Но орнитолог не прекращал своих атак на редакции научных журналов.

В одном из них он и познакомился с Леной Гвоздиной.

Лена была очкастой и имела недоступный вид. Но, казалось, не существовало такого мужчины, который, попав в поле зрения Гвоздиной, не был бы одарен ее близостью… В этом смысле Лена больше смахивала на ветреного повесу – она не рассчитывала и не желала длительного продолжения знакомства, не жаждала замужества. А что самое удивительное для наших дней – не искала в партнере меркантильного интереса.

Увидев Воропаева, Лена сразу сделала свою тихую стойку. За стеклами очков что-то на мгновение затуманилось, затем просияло. Лена с восторгом выслушала все доводы Воропаева и тут же понесла статью главному, где защищала Алого Чижа как научную тему всей своей предыдущей жизни. А на другой день она переехала на холостяцкую квартиру ученого возле метро Планерная.

Алый Чиж как знамя витал над матрасом, кое-как застеленным на скорую руку, то отчетливо давал о себе знать, то, уступая порывам страсти, отлетал в тень.

Воропаев относился к разряду тех застенчивых наукообразных, которым трудно сделать первый шаг в сторону противоположного пола… Но если этот шаг уже сделан, за честь ученых мужей можно не беспокоиться.

Ощущение времени для Гвоздиной и Воропаева стало понятием абстрактным.

Реальность врезалась в мир любви резким телефонным звонком. Воропаев не хотел реагировать на будничное вторжение, но Лена взяла телефон с тумбочки, зажав его обнаженными коленками безупречной формы, и сняла трубку. Звонили ей. Шеф отчитал за недельный прогул и приказал срочно собираться в Северную Гвинею на конгресс по «Королевскому варану».

Одевалась Гвоздина нехотя. Казалось, она хоронит свое созданное для любви тело в саван одежды. Застегнув последнюю пуговицу на груди, Лена потянулась за очками, но, не выдержав тоски обряда, смела с себя все мирские преграды для последнего прощания…