Я вздохнула. Да поняла я уже, что мой священный долг — рекомендовать Аниту лорду Трентону. Осталось только решить, стоит ли мне этот долг исполнять.

— Не волнуйтесь, госпожа Влакис. — в голосе Улафа звучала едкая ирония. — С вашими недорогими, но отлично выезженными лошадками вы рано или поздно весь Имперский Совет… к себе в стойло поставите.

— Я… Простите, я…

Впервые я увидела бойкую Аниту — растерянной. Щеки ее вспыхнули некрасивыми пятнами, будто ей с размаху отвесили пощечину — с одной стороны, потом с другой. Она остановилась, снимая руку с локтя Улафа.

— Кузен, вы обидели госпожу Влакис. — предостерегающим тоном сказала я, тоже отпуская его руку.

Командор поглядел на нее, на меня, шумно вздохнул и потер лицо обеими руками:

— Простите, госпожа Влакис, я и впрямь зашел слишком далеко. Просто… — он смолк на мгновения, кажется, обдумывая, стоит ли продолжать… и яростно взмахнул рукой, точно отшвыривая все сомнения прочь. — Мы воевали! Мы оставили на войне родных, здоровье, молодость, наивные иллюзии…

Я поморщилась: для профессионального иллюзора иллюзии не имеют ничего общего с наивностью.

— Мы все знали: в том, что север пал под ударами алеманцев, виновата косность предыдущего правления. Командиры, назначенные за взятки и по протекции, а не по способностям, маги, становившиеся магистрами за длину родословной, а вовсе не за умение колдовать… Да мы молиться готовы были на нынешнего императора, который ломал все эти… устои! — угол рта у него зло дернулся. — Мы гнили в окопах, но верили — когда мы победим, империя станет совершенно другой! Но вот прошло десять лет — и что же? Она все больше похожа на ту, прежнюю империю! Простите меня, я уважаю вас и вашу работу, вы глубоко мне симпатичны, госпожа Влакис, но… вы еще можете встретиться с членом Имперского Совета, потому что у вас… лошадки, а героиня войны, Танцевавшая-на-Последнем-Балу, та, которой север обязан тысячами жизней… — он перевел лихорадочно блестящий взгляд на меня.

— Я с ними каждый день вижусь! — пробормотала я.

— Вы подаете им кофе! — на выдохе, будто тихий крик, выпалил он. — Таким, как этот лорд Трентон!

— Лорд Трентон не так уж плох! — воспротивилась я — право же, мне это слегка надоело. Остальные попрекали меня тем, что я горничная, кузен Улаф страдал, потому что я горничная. Но… я-то сама и не думала страдать! Ни когда подавала кофе, ни даже когда начищала медные ручки.

— Другие члены Имперского Совета тоже… не показались мне такими уж ужасными… людьми. — прошелестела напуганная его напором Анита. — Насколько это возможно для политиков…

— О да! Политики! Которые вместо того, чтоб просто отменить право на вторых жен, принимают множество мелких, ничего по-настоящему не решающих указов?

— Но… если вторых жен просто отменят… что с ними станется?

— С кем? — разогнавшийся Улаф остановился, с изумлением глядя на Аниту.

— Со вторыми женами! — выпалила та. — С Мариэллой… С ее… с нашим мальчиком! Он же тогда не будет Влакисом! Нам нужен мальчик в семье, мы же не знаем, каких мужей найдут себе мои дочери. Они, конечно, умные девочки, но тоже могут ошибиться, и выбрать… неподходящих мужчин! Кто их тогда защитит, если не брат?

— Как защищают братья вы могли увидеть на примере леди Летиции. — сухо бросил он.

Теперь я стала еще и дурным примером! Я отчаянно злилась, но молчала, потому что… в глазах Улафа было столько боли! Я видела эту боль не раз — у тех, кто с войны пришел, но… так и не вернулся. Кто до сих пор вздрагивает, когда зажигаются фонари, принимая их за отсветы алеманских огненных заклятий.

Мы втроем замерли посреди улицы, прохожие толкали нас, а мальчишка-газетчик так попросту протиснулся мимо юбок Аниты, и побежал дальше, вопя:

— Убийца магистра гильдии магов-дорожников до сих пор не найден! Вместо расследования Имперский Совет требует ревизии в Южной Академии! Только закрытие тоннелей позволяет защитить от имперской тирании магическое наследие юга!

— Безумие какое-то… — провожая его взглядом, обронил Улаф. — Этих уникальных нельзя было выпускать на передовую, чтоб они не подохли сами и не погубили солдат… десять лет прошло, и ничего не изменилось! Такое впечатление, что… за десять лет все просто забыли о войне! В столице возобновляют дипломатические отношения с Алеманией, на юге умудрились убедить себя, что алеманцы шли сюда защищать права и привилегии южной знати! — он фыркнул. — И даже на севере… на нашем севере, кузина Летиция! — его голос задрожал как натянутая струна. — Вы знаете, госпожа Влакис, почему на самом деле… — он очень сильно надавил голосом на последние слова. — …не отменяют закон о вторых женах? — его глаза вдруг посветлели до прозрачности, а голос стал глухим и страшным — словно посреди знойного полудня южного городка вдруг рухнула самая мрачна и долгая северная полночь, а вдалеке тоскливо и мучительно завыли белые волки. — Потому что они выходят за них замуж!

— Кто… за кого? — дрожащим, как в ознобе, голосом, выдохнула Анита.

— Северянки. За алеманцев. Уже через год после войны они начали приходить к оградам лагерей, где держали алеманских пленных. И выбирали! Выбирали среди тех, кто убивал их мужей, братьев… а иногда и детей! Они уводили их с собой — и вовсе не для того, чтоб вскрыть им горло, вырвать глаза, сжечь заживо, как их войска поступали с нашими людьми! Нет! Они делали их своими… своими мужчинами! Заменяли ими тех мужчин, которых алеманцы убили! Позволяли им, врагам, насильникам… позволяли им воспитывать своих уцелевших детей! И рожали им других детей! В чьих жилах кровь севера смешалась с кровью убийц севера! И этих женщин не оставляют голышом на льду, как когда-то ваша подруга… — он кивнул на меня. — Оставляла тех, кого называли алеманскими подстилками!

— Я такого не делала… То есть, делала… но не такое! — слабо запротестовала я, но он меня не слышал.

— Их любовников не кастрируют, как вы кастрируете ваших меринов! Им! Позволяют! Остаться! На севере! Без права переселения в другие области империи, но на севере… на севере алеманские солдаты могут жить как обычные люди, если у них жена-северянка… жена, ну вы представляете, жена! И если они занимаются работой, полезной для восстановления севера! Те, кто его разрушил! Те, кто должен был сдохнуть, возрождая истерзанный ими север! — он рассмеялся коротким, безумным смешком. — Не возвращаются в свою проклятую Алеманию, а остаются! На севере! С нашими женщинами! Иногда я думаю… это ужасно, что я так думаю, но я не могу перестать: может, и хорошо, что мои сестры не выжили? Иначе они бы тоже… тоже пришли к тому забору… выбрали… — он захлебнулся жарким полуденным воздухом. — А наш Имперский Совет — ревнители морали и семейных ценностей! — учел, что в Алемании у некоторых бывших солдат остались жены… и дозволил тем тоже переехать на север… ради воссоединения семьи! Для чего признали «северную редакцию закона о вторых женах»… — теперь он почти шипел и каждое слово казалось черным ядом, капающим с губ. — В случае если первая, северная, жена согласна принять их в семью, даже алеманские по крови дети могут считаться… полноправными гражданами империи! — он вскинул руки, точно фокусник, вынимающий из шляпы самого чудовищного кролика.