Анюта, осторожно ступая по половицам, как будто чувствуя какой-то подвох, медленно подошла к весам, встала на них и полезла в карман за очками.

– Свят, свят, свят! – Она сняла очки и для верности протерла стекла. – Не может такого быть, поправилась на десять килограммов!

– А я тебе чего говорил?! К каждому методу нужно подходить научно. Вот, к примеру, берем горох. Овощ? Овощ! А как после него живот раздувает?! А за счет раздутия живота и набираешь лишние килограммы. Живот вздувается, а человек от голода пухнет. Это же всем известно! А от мяса живот сморщивается и уменьшается в размерах. Наука! И практика.

– Раздувает? – Анюта провела рукой по своему животу, тот булькнул, переваривая супчик, и заурчал. – Раздувает, – согласилась она.

– Так что диета твоя очень питательная оказалась, хоть и без калориев. А я сразу заметил, что цветастая юбка стала тебе мала, – продолжал гнуть свое Семен.

– Мала? – недоверчиво переспросила Анюта, переключая внимание на свою широкую юбку.

– А то! – заявил Семен. – Задница-то как за эти дни обтянулась, того и гляди, юбка по швам треснет. Мне-то, конечно, очень даже приятно на это смотреть, но, Анюта, пожалей других. Слишком уж тебя на морковке в стороны прет.

– Прет? – закручинилась Анюта и, глубоко вздыхая, сошла с весов и спрятала очки в карман.

– Так что, родная, давай, кашеварь дальше. Что-то мы давно капусту не ели. С нее, ты знаешь, как раздувает! Только успевай пухнуть. – Он встал из-за стола и понял, что ужин будет нормальным. По крайней мере, для этого он сделал все, от него зависящее.

Несмотря на то что на ужин припрется эта сумасшедшая городская дачница, с маниакальным упорством худеющая на глазах местной деревенской публики, Семен принял решение обязательно ее откормить и ласково поглядел на жену. Она откормит, уж это точно. Что-что, а готовить Анюта у него умеет, молодец баба, когда живет без придури.

Та, не догадываясь, о чем на самом деле думает ее супруг, ответила ему улыбкой и принялась мыть посуду. Продолжать сподвижничество больше не хотелось. К чему? Если все усилия безрезультатны. Ей никогда не обмануть организм и не стать такой, как Любка-стриптизерша или Катерина. Но, может, оно и к лучшему? Ведь Семен правду говорит, когда утверждает, что она для него и так хороша. Взгляд у него при этом лучистый и добрый, и не поверить в его слова невозможно. А Анюта никогда худышкой не была. Правда, после трех девок, она раздобрела маленько. Да и возраст – давно за сорок – уже не позволяет худеть, приходится только пухнуть от этих овощных диет. Это Катерине с Любкой хорошо, они еще молодые, у них все впереди. А через десяток лет тоже пухнуть начнут, никто от этого не застрахован.

В принципе, можно оставаться пухлой и привлекательной.

Анюта вытерла о передник руки и прошла к зеркалу. Вот Семену ее юбка нравится! И то, что под ней. Она покрутила филейной частью, получилось очень даже ничего, вполне аппетитно. Мужики на кости не бросаются, это ей еще бабушка говорила, сдабривая манную кашу медом. Да ей мужики и не нужны, есть у нее свой мужичонка, и хватит. А для куражу можно и с ним позаигрывать. Как они намедни покуражились, когда день свадьбы отмечали! Есть еще порох в пороховницах. Анюта скептически посмотрела на свою талию. Да, придется признать, что она далека от совершенства – от этих немыслимых 60 сантиметров. Но зато грудь всегда при ней, а не только при лифчике с подушечками. Мордашка опять же ничего.

Анюта глубоко вздохнула и решила использовать весы только по назначению – для сахара и ягод.

Каждая баба имеет право выбора, каждая. Был выбор и у Катерины. Она могла смотреть в сторону мансардного окна, а могла его полностью игнорировать, что и делала целое утро. К обеду, после того как Клаус притащил свой каждодневный «веник», она не выдержала и посмотрела на соседний дом. Карпатов курил, сидя на подоконнике, и стряхивал пепел в свой палисадник, нисколько не заботясь о бедных цветочках внизу. Пока Клаус щебетал ей что-то на своем тренькающем языке, Катерина раздумывала, сказать ли писателю о том, что он поступает по-свински, или промолчать и дать бедным цветочкам погибнуть? Пусть они станут первыми жертвами в их отношениях! Второй жертвой станет она, вынужденная выдерживать на себе этот жесткий взгляд пронизывающих насквозь писательских глаз. Подумаешь, лирик! Она тоже, между прочим, рядом с искусством находится. Да еще с каким! Это не какой-то там писатель Карпатов, это сами Гоген и Ван Гог. Черт с ними, с этими цветочками, не скажет она ему ничего…

– Нет! – практически выкрикнула Катерина, и Клаус поперхнулся своей же ломаной фразой.

– Вас ист дас? – поинтересовался он, хорошенько прокашлявшись.

– Пошли пить кофе! – скомандовала ему Катерина, и он побежал за ней вприпрыжку, размахивая очередными изысками, которые принес из своего трейлера.

Карпатов нервно смял окурок в горшке с цветком и задернул занавеску на мансардном окне. Ему уже спокойно покурить в собственном доме нельзя! Эта Синеглазка орет, как отставной солдат, которому отдавили яйц… М-да. И чего она орет? Небось собирается обвинить его в очередных домогательствах. Будет кричать, что он покушался на ее невинность, раздевая своим взглядом?! Нельзя ее раздевать, тьфу, нельзя к ней подходить ближе чем на километр. Она уедет через две недели, а ему тут оставаться и работать еще целый месяц. Не хватает только того, чтобы местные жители обозвали его маньяком и стали пугать им своих малых деток. Не хватало того, чтобы он стал пугалом!

А кстати, вот и оно, его дорогое пугало, посреди огорода из сорняков. Сейчас Синеглазка помашет ему рукой и отправится в сад пить с этим иностранным придурком вязкую гадость под названием кофе. Так, помахала, отправилась. Карпатов плотнее завесил щелку и сел за стол. Давненько он не косил свои сорняки. А ведь надо бы, совсем зарастает газон, превращаясь в непроходимое поле. Впрочем, пусть оно так и останется непроходимым, больше шансов на то, что Синеглазка до него не доберется. Но, с другой стороны, с какой стати он должен ее бояться?! Завтра же пойдет и скосит всю траву. И уберет в сарай чучело, к которому она питает такую нежную привязанность. Или не уберет, пусть уж лучше она питает привязанность к чучелу, а не к немцу.

Это он не ревнует. Он нисколько не ревнует. Он опасается за свободу иностранца, которого Синеглазка в мгновение ока может обвинить в маниакальных пристрастиях. Немец неопытный, широту души и коварства русской бабы не знает, нужно ему помочь отделаться от Синеглазки.

Ага! Карпатов снова приник к щелке, которую проделал в занавесках, как только услышал хриплый голос Захара. И этот здесь! Что он притащил ей на этот раз? Писатель забылся и высунулся в окно. Ничего особенного, лукошко ягод. Нашел, чем подкупить жестокое сердце красавицы! Отлично, сейчас он и сам станет жестоким.

Карпатов усмехнулся, наблюдая за тем, как наливались кровью глаза Захара при виде довольного немца.

«Вертихвостка! – пробормотал Карпатов и потянулся за сигаретами. – Собрала вокруг себя мужиков и издевается над ними!» Но он не такой дурак, как эти два. Он сразу раскусил ее вредную сущность и сумел подавить в себе зарождающееся чувство. А что, собственно, у него зарождалось? Да ничего! Синеглазка ему немного нравилась, да и только. Целуется она хорошо, приятно. С другой стороны, как-то неактивно, как будто с бревном целуешься. Вот и сейчас сидит за столом, как баба на чайнике, уставилась на Захара и лыбится из последних сил. Бедный немец весь извелся, тряся пустой чашкой. Нет, она точно коварная авантюристка с королевскими замашками! Ни шагу к ней на сближение, ни слова. Карпатов отпрыгнул от окна, Катерина поднялась для того, чтобы проводить Захара до калитки. Немец так и продолжал сидеть с пустой чашкой, ожидая ее возвращения.