хлопнув рукой по лошадиному крупу, уже с угрозой произнёс мальчишка с расцарапанной щекой. Приор сделал знак своим спутникам, чтобы они разворачивались.

При этом в его взгляде читалась полная растерянность, такая же, как и у сидящей в пыли дороги несчастной крестьянки.

* * *

Ранним утром в далеком Риме его святейшество Папа Иннокентий III проснулся в дурном расположении духа. Полночи он сочинял гневную речь против рассадников незатухающей альбигойской ереси, и теперь осадок раздражительности окрашивал весь мир в сумрачные тона. Кроме того, у него ныла вздувшаяся печень, а во рту ощущался горьковатый привкус желчи.

Опустив с кровати сухие старческие ноги, его святейшество одёрнул длинную ночную рубашку и, хлопнув в ладоши, уставился в какую-то точку на полу из узорного кленового паркета.

Заслышав хлопок, за дверью послышались быстрые шаги келейника.

Папа Иннокентий справедливо считался одной из знаковых фигур своего времени. Его горбоносое лицо с курчавой седой бородкой и постоянно прикрытыми веками выглядело усталым и больным, но это была лишь видимость, маска-ловушка беззащитности для простаков. На самом деле те, кто имел несчастье попасть к нему в немилость, очень быстро узнавали, какая у Папы стальная хватка.

– Кто там у нас сегодня? – хмуро спросил Иннокентий келейника, подставляя руки под струю воды из серебряного кувшина.

– Секретарь Вашего Святейшества, – почтительно ответил прислужник.

– Зови.

Вскоре перед Папой предстал секретарь папской курии – сорокалетний мужчина с живыми чёрными глазами, одетый в тиснённый серебром камзол. Странно, но эту кардинальскую должность занимал мирянин. По каким-то своим, только ему известным причинам, Иннокентий предпочёл довериться человеку, не связанному с церковью. Папа к этому времени уже переоделся в красную рясу с накидкой и капюшоном, окаймлённую по краям белой фашью, и в красные мягкие туфли.

– Докладывай, – одними губами приказал он.

– Опять вести из Франции, из Вандома, Ваше Святейшество, – с готовностью начал секретарь. – Местный епископ пишет, что на землях аббатства собралось немыслимое количество детей. Называется число около тридцати тысяч. Как я вам уже докладывал, король Франции через ученых-богословов Парижского университета объявил, что речи мальчика исходят от дьявола. В результате получается полная неразбериха. Часть близкого к королю духовенства требует разогнать детей по домам, те же епископы, которые всегда остаются верны Вашему Святейшеству, требуют отлучить от церкви всех противников похода, ссылаясь на ваше благословение.

– Приор францисканцев писал мне, – морщась, как от зубной боли, перебил его Папа, – что у этого мальчика.

– Стефана, Ваше Святейшество.

– Да, Стефана, было какое-то письмо к королю Филиппу. Что это за письмо?

– Ничего серьёзного, – позволил себе улыбнуться секретарь. – Обычное послание от какого-то сумасшедшего фанатика, который приказывает королю склонить голову перед волей Господа. Оно даже не дошло до короля. Затерялось где-то в магистратах. Нет никакого сомнения, что письмо помогло мальчишке поверить в его миссию, но сейчас об этом послании уже никто не вспоминает. После вашего благословения оно уже не важно.

Папа промолчал.

– Очень много жалоб, – продолжал секретарь. – Дети разоряют крестьянские угодья. А если вся эта масса двинется к морю, жалоб станет ещё больше. Кроме того, то же самое сейчас происходит и в Германии. Идея освободить Гроб Господень верой детей оказалась необычайно популярной. В Германии появился мальчик по имени Николас. Ничего мистического там нет, за мальчиком стоит его отец, желающий погреть руки на славе сына. Германские дети хотят обогнать Стефана, и, по донесению наших легатов, Николас поведет своих последователей прямо через Альпы, – здесь секретарь выразительно посмотрел на мрачное лицо Папы Иннокентия, неподвижно сидящего в кресле с прикрытыми глазами, – а это уже не игра. Многие дети могут погибнуть. Может быть, Вашему Святейшеству пора вмешаться?

Несмотря на светлое летнее утро, в зале приёмов царил полумрак, цветные витражи стрельчатых окон приглушали солнечный свет. Горели десятки толстых белых свечей в высоких бронзовых подсвечниках. Папа Иннокентий продолжал молчать. Секретарь исподтишка поглядывал на его мрачное лицо, на ярко-красную рясу из заморского шёлка, на морщинистые руки, в которых находился невидимый ключ от рая. Пауза затягивалась.

За годы тесного общения секретарь научился понимать, как думает Папа, и теперь пытался предугадать его решение. В данном вопросе оно было очевидным. Так как войска в поход так и не собрались, нужды в Стефане и других малолетних пророках больше не было. Благословение назад не вернуть, но зато можно было все приглушить, превратить действие в разговоры, например, вызвать лидеров детей в Ватикан, для аудиенции с Папой, и придержать их здесь под разными предлогами месяц-другой. А за это время остальные дети сами потихоньку разошлись бы по домам. Сколько великих начинаний заканчивалось ничем, застряв в непроходимой трясине отсрочек и отговорок, истощив себя в бесконечных «завтра» и «надо ещё подумать», в конце концов, превращаясь в пустоту, в ещё одну несбывшуюся мечту.

Это было бы правильное решение, и секретарь не сомневался, что Папа, как искусный политик, именно так и поступит. Но Папа продолжал хранить молчание.

В какой-то момент мелькнула мысль, что, может, Папа, властный старик, наследник Петра в овечьей шкуре с волчьим оскалом, интриган и политик до мозга костей, устраивающий пиры с блюдами из павлиньих языков и пьющий вино только тридцатилетней выдержки, в глубине своего мрачного сердца продолжает верить, что где-нибудь на земле должна быть подлинная святость; что он сам поверил в пророчества пастушка и теперь с интересом ждет, что же будет дальше?

Но секретарь тут же отверг эту мысль как совершенно нелепую.

* * *

Всю ночь, разглядывая внизу тысячи огней, Мария не представляла, как ей найти брата. Но оказалось, что это довольно просто. Несмотря на кажущуюся общность стана, внутри всё было четко поделено на отряды по землячеству. Представители Гаскони, Оверни и центральных областей страны не смешивались друг с другом, создавая станы внутри стана, и поэтому любому вновь прибывшему не представляло никакого труда найти своих.

– А ты откуда? – без всякого любопытства поинтересовался один из мальчишек, к которому она подошла, спустившись на рассвете с крутого холма.

– Я из Сен-Дени. В общем, я отстала, – Мария-Луиза выставила немного руку вперед, так, чтобы мальчик сразу увидел повязанный на запястье чёрный лоскут.

– Сен-Дени – это где-то возле Парижа? – не желая отягощать себя ненужными подробностями, перебил её мальчишка. – Значит, твои в одном лагере с парижанами. Пойдёшь вон к тем шалашам. Оттуда по кромке поля на восточную сторону, почти до берега реки. Там, на заливных лугах, найдёшь лагерь парижан. У них уже и спросишь, где твой отряд? И скажи, чтобы переодели тебя в мальчика.