В секцию классической, или, как позже стали говорить, греко-римской борьбы, его привела мать. За ухо привела, когда мрачные перспективы его будущего в лице участкового и инспектора по делам несовершеннолетних с завидной регулярностью стали появляться на пороге квартиры уборщицы, воспитывавшей своего охломона в одиночку. Это было самое удачное ее решение в жизни. Растрачивавший свои недюжинные силы впустую, подросток получил перед собой цель и попер к ней с настойчивостью магнита, тянущегося к железу.

Как любой «классик»-тяжеловес, достигший серьезного успеха, Славик обладал несокрушимым упорством, нечувствительностью к боли, способностью «на зубах» выползать из любых положений, причем не хитря, не маневрируя, только собственной силой.

Медлительная основательность, с которой он делал все в своей жизни и которую более ушлые товарищи довольно справедливо считали заторможенностью, ничуть ему не мешала достигать успеха в его начинаниях. Многим она внушала трепет и даже панику. Выдержать его тяжелый и усталый взгляд мог редкий хомо сапиенс. Да, Славик был настоящим «тормозом», но тот, кто посчитал бы его недалеким дурачком, был бы крайне разочарован результатами своей ошибки. Под низким лбом не слишком быстро, но очень надежно щелкали механизмы «соображалки», ловко просчитывая варианты событий и возможные итоги. Страдая некоторой излишней прямолинейностью, Славик с лихвой компенсировал этот недостаток тем, что в некоторых кругах называют «ответственностью за базар». Он предпочитал молчать, но если уж что-то сказал — всегда это делал, несмотря на то, что интересы могли уже измениться и выполнять обещанное становилось невыгодно. Такая линия поведения в сферах, где он вращался, декларировалась как единственно возможная для «правильного пацана», но в реальности ее придерживались очень немногие. Славик же был именно таким человеком.

Все эти способности и дарования, вкупе с тем, что Славик был нечувствителен не только к своей, но и к чужой боли, быстро снискали ему уважение среди коллег по цеху и достойное положение в обществе.

Голову Славику крепко и надежно оттоптали многочисленные противники на всевозможных соревнованиях разного ранга. Потом для верности, не иначе, в каком-то разговоре о делах, противная сторона в качестве аргумента привела бейсбольную биту, которой и приложила Славику по бритому затылку.

Аргумент этот был неправилен, в чем товарищи по бизнесу, так не по-джентльменски обошедшиеся со Славиком, очень скоро убедились. Не иначе как небеса их покарали, так как все они в скором времени оказались на больничной койке с повреждениями различной степени тяжести. А сам Славик в результате малопонятных ему интриг оказался в местах «не столь отдаленных», хотя на самом деле были они весьма отдалены от всех известных Славику мест.

А во время этого незапланированного отдыха случилась еще одна беда — контрольная. Упала на негр вековая сосна. Да прямо по больному месту. По голове то есть. Но Славик и это выдержал, голова у него тренированная была. Правда, временами что-то там сбои давать начало да болеть люто иногда. Но боль переносить Славик всегда умел. А что сбоит — так ведь всегда поправить потом можно, Славик же не спринтер, все не спеша делал, на совесть.

В заведении их после этого случилось еще несколько несчастных случаев. Наверное, потому, что злые языки шептали по кубрикам, будто сосна та неспроста упала. Только Славику до этого дела не было, через пару месяцев он уже снова в любимую столицу вернулся. Правда, после этого никто его больше Славиком не называл, даже жена. Исключительно Вячеславом Геннадиевичем. И только самые близкие друзья по привычке звали его Слава-Мюллер. Славик и сам не знал почему. Пиво вроде такое есть, только он пиво и не любил никогда. Да какая разница! Нормальное погоняло, похуже бывают.

И еще после отсидки у него характер испортился. До того Славик был парнем хоть и тормозным, но жизнелюбивым и в общем-то добродушным. А исправительное учреждение что-то в нем подточило. Временами находили на него приступы беспричинной хандры и тоски. Вот как сегодня.

Казалось бы, чего горевать? Ведь все так здорово начиналось! Денек приятный, снегопад кончился, все вокруг было еще чистым и пушистым. Гнал себе Славик по своим делам по Московской кольцевой автодороге, наслаждался хорошей машиной, послушно отзывавшейся на любые телодвижения хозяина. Толчеи на трассе не было, топчи себе тапкой в пол, вышивай по рядам кружева. Нет, блин, послал архангел козла на «девятке»!

Вывалился откуда-то из четвертого ряда, когда Славик аккурат из второго выпорхнул в длинное окно на третьем — и четко в борт затормозил. Профессионально пометил — от переднего бампера до заднего, сука такая!

Уже догадываясь, что день безнадежно испорчен, Славик медленно, оттягивая момент катастрофы, выбрался из салона, осмотрел повреждения. И свет померк вокруг. Надругались над его конем, цинично и бесповоротно! Как клеймо на лбу у «петуха», красовалась свежая уродливая вмятина-полоса вдоль всего кузова, от края до края. С машиной ведь как — она как честь, что один раз дается. Раз — и ты уже сами понимаете кто, и место твое возле параши, персональная кружка и ложка с дырочкой. Лишили Славика его друга, не мог он позволить себе на зашкваренной тачке ездить, люди не поймут.

А этот сучара козлинобородый уже заплясал вокруг места происшествия. Знак выставил, как положено, за тридцать метров, фотоаппарат достал, щелкает чего-то, папарацци хренов. Славик все стоял, убито глядя на испоганенную машину, и такая тоска его взяла, что ни в сказке сказать, ни рублем не измерить. Даже баксами не подсчитать без машинки.

И тут этот подскакивает: «Я все понимаю, это подстава, моя машина застрахована, решать будем через суд!»

«Какая, на хер, подстава? — мелькнуло в многострадальной Славиковой голове. — Чего этот хомяк истощавший несет?» Ну какой даун может на подставе работать на «Мерсе — SEL 500»? Да не конца восьмидесятых, а которого с завода только месяц назад как выпустили! Знал Славик пацанов, что такими делами промышляют, — так себе, шелупонь. Под крышей, конечно, но все равно шелупонь. И этот ботан Славика за одного из них принял?

Когда все эти мысли со скоростью танка времен Первой мировой пронеслись в мозгу Вячеслава Геннадиевича, он поднял свой взгляд на обидчика. Тот что-то крякнул, будто свистком подавился, и замолчал. Славик тоже ничего не говорил. Зачем это? Он и сказать-то ничего не хотел. Только понять, как земля таких гадов пресмыкающихся носит, да тоской своей необъятной поделиться с природой.

И тут из козлобородого посыпалось. Сыпалось все, что Славику и близко не сдалось. Обещания какие-то, цифры. Сыпалось как из прохудившегося мешка с дерьмом. Сыпалось пока Славик смотрел на него незряче, и когда Леха-Шуба подъехал, и когда третий по счету пролетавший мимо экипаж ДПС соизволил остановиться и поинтересоваться происходящим. Наверняка сыпалось из него и дальше, когда Леха сел с козлом в его машину рядом со словами: «Ну че, тачку поедем толкать или квартиру глянем?», но Славику было все равно. Ему было тошно.

Он ехал на своем серебристом коне, но не ощущал радости, потому что рваная рана по левому борту, которую он не видел, но ощущал всем истоптанным мозгом, мешала дышать. Ему казалось, что все смотрят на него и его изувеченную машину. Он ощущал себя так, будто на свадьбу друга заявился с марамойкой, у которой глаз подбит и зубов не хватает.