Луша подняла ушанку, отряхнула и порывисто прижала к себе… Какие ещё нужны доказательства? Он был здесь! Только, похоже, недолго…

За стенами собора были по-прежнему слышны отдалённый плач, и крики — чужие, высокие, злые. Лукерья мотнула головой, отгоняя тревожные звуки «басурманской» речи.

Домой! Одной здесь вообще не стоит задерживаться…

Шапку она поспешно сунула за пазуху. Перед отбытием оглянулась — так, на всякий случай, не оставила ли чего. Машинально хлопнула рукой по карманам. Там глухо брякнула мелочь — о пластиковую бирку. Ту, с номером. Из музейного гардероба.

Она улыбнулась, закрыла глаза и отчётливо представила себе покинутый полчаса назад Михайловский замок, раздевалку для посетителей, банкетку у стены, окно с видом на Садовую, зеркало, и — висящую на алюминиевом гардеробном крючке под номером 1410, чёрную с золотыми пуговицами, такую знакомую, такую родную шинель…

Порывистый ноябрьский ветер свистел в ушах, нахимовский гюйс задирался и бил в озябший, коротко остриженный затылок. Он сидел у на верхней ступеньке высокой каменной лестницы, у самого входа в музей. Тот самый, в котором они все вместе с утра уже были.

Обеими руками он держал икону, написанную на большой деревянной доске.

Без шинели, в одной фланке было зябко… Ух! Ну и погодка здесь. Зубы выбивали барабанную дробь. То ли от холода, то ли… Он содрогнулся всем телом. Нет, это вспоминать не хотелось.

* * *

— Глеб?! Нашёлся… Наконец-то! — в знакомом девчоночьем голосе слышались усталость и облегчение.

Лушка! Она стояла над ним с его шинелью под мышкой и шапкой в руке.

— Что это у тебя?

— Икона…

— Ого!!! С ума сойти! — Луша наклонилась, всматриваясь в изображение на массивной прямоугольной доске. — Может, конечно, у меня глюки, но по-моему я это где-то видела, и совсем недавно… И куда ты её потащил?

Глеб пожал плечами. Его била дрожь.

— Не знаю. Никуда… Она же не моя. Я взялся и раз… Это случайно вышло, сам не знаю как. — Глеб машинально провёл дрогнувшими пальцами по деревянному торцу, вскинул на Лушу свои длинные ресницы… — Что делать-то? — понизив голос, немного неуверенно спросил он. — Отдать ведь, наверное, надо? — И он — уже решительно — поднялся.

Луша схватила его за плечо:

— Стой. Отдать может и надо, но точно не в музей.

— Куда же? В милицию, что ли?

— Ещё чего! Они в этом вообще не понимают. Наверное надо просто вернуть туда, где взял…

В глазах Глеба мелькнул испуг. Лицо его, и без того какое-то измученное, совсем посерело. Он приоткрыл рот, но ничего не сказал, только посторонился, пропуская подтянувшуюся ко входу большую группу туристов.

— Давай лучше поставим её к стенке лицом… — тихо проговорила Лукерья. — Ой, так она двусторонняя??? — на другой стороне иконы было тоже что-то изображено. — Идём-ка скорее отсюда, а то влипнем в… историю… — мрачно заметила она.

Впрочем, приходилось признать, что в историю они уже влипли… во всех смыслах…

* * *

— Возьми у меня наконец свою одежду… — Луша сунула шинель Глебу в руки, а шапку довольно бесцеремонно нахлобучила ему прямо на голову. Потом девочка стянула платок, в несколько слоёв обмотанный вокруг шеи, накинула на икону — прикрыла её, как смогла.

— Давай, застёгивайся скорее! И линяем, пока нас в милицию не забрали. Вы и так там переполох устроили. Весь музей на ушах… Ты чего?

Глеб, разинув рот, дотронулся до надетой на голову шапки и снова принялся шарить в рукаве, потому что в нём явно лежала… ещё одна шапка. Или нет?

— Что за ерунда, только что в руках держал и нет ничего… Упс-с! Рукав какой горячий! У батареи что-ли она висела, шинель-то?

Девочка изумлённо вскинула брови.

— Так значит ты её не в этот раз потерял? — Услышав про странности с шапкой, Лукерья заговорила загадками. — О, ну точно, — хлопнула она себя по лбу, — ты ж раздетый был, шинель и шапка в гардеробе висели. Ну-ну… Давно я догадывалась, что тебе — не впервой, — как бы между прочим проговорила она.

— Что — не впервой? — невольно насторожился Рублёв.

— По прошлому скакать не впервой.

— Откуда ты?.. Как это?..

— Ой, думаешь я нырка не отличу?

— Какого ещё нырка? — Глеб озадаченно потёр свой коротко остриженный затылок ладонью. Выходило, что он не одинок в своих странных блужданиях по времени?..

— Ну ладно, хронодайвера, если хочешь! Какой уж ты нырок, если сам всплывать умеешь.

— Хроно… э-э-э. кого?! — вылупился Глеб. — Как это — «всплывать»?!

— Ну ты ж вернулся из какого-то там века, или я с привидением разговариваю? Или… ты вообще, где нынче был-то? Шапку-то ты когда там оставил?

— Да не оставлял я шапку-то, без шапки я там… — Тут он слегка запнулся, прокашлялся и постарался как можно закончить увереннее: — Я без шапки был!

— Ой, так не твоя что-ли? — настала Лушина очередь удивляться.

Глеб сделал непонимающую гримасу, двумя руками снял с головы шапку, перевернул подкладом кверху.

— Моя! Подписана вон, Тоня мне подписала. — Он озадаченно уставился на Лушу. — Вот чудеса!

— Ого! — покачала головой Луша и опять произнесла непонятное: — Закольцевалась шапка!

Она насмешливо прищурилась, и забормотала что-то вроде: «Поноси, поноси пока, всё равно когда-нибудь потеряешь…»

— Чего? — Вконец растерявшийся Глеб схватился рукой за голову, качнулся, обалдело завёл глаза куда-то в небо…

Луша, не отвечая, пристально всмотрелась его в лицо. Выглядел Рублёв довольно бледно.

— Так, об этом потом, — махнула она рукой. — Давно не ел-то?

Вопрос был не праздный, хотя Луша, разумеется, твёрдо помнила, что утром они все вместе позавтракали.

Просто немалый опыт хронодайвинга говорил ей — трудно сказать, сколько времени провёл Глеб там — может в другом времени для него прошли сутки, а то и двое.

«Ну не полгода — точно», — усмехнулась Луша: шинель Глебу была по-прежнему впору… Хотя, может он растёт медленно, кто его знает, этого Рублёва…

— С утра…

— М-да? — Луша с сомнением вгляделась в его помятое серое лицо. — Обычно ты выглядишь гораздо …хм… лучше… Ладно, в любом случае пора бы нам уже пообедать, а потом все разговоры. А то они у нас длинные намечаются. Давай подальше отсюда отойдём, и я сразу Тоне позвоню, что ты нашёлся. И как там Руська ещё узнаем.

Они ринулись через сквер, мимо рогатого памятника Петру, хрустя утрамбованной гранитной крошкой под ногами — с каждым шагом уходя всё дальше, дальше от замка.