– Спасибо, бабуль, – отодвигая пустую тарелку, сказал Игорь и чуть громче: – Состыковались, дед!

– Ну слава тебе господи, – отозвался тот. – Пойдем, посмолим.

* * *

Без Люськи квартира была не по-хорошему тихой и пустой. Мать уходила на долгие ночные и дневные смены. Леха возвращался с работы, ел сайру в масле с картошкой или что-то такое же дешевое и простое. Иногда, измученный июльской жарой, просто умывался ледяной водой, ничего не ел и прятался в горячий, не приносивший отдыха, дневной сон.

Это было необъяснимо, но без Игоря встречи с Наташкой стали немногословны и безрадостны. Оказалось, всегда был нужен третий, при отсутствии одного элемента все рассыпалось. Ринат много работал или говорил, что много работает, стараясь проводить все свободное время со своей продавщицей. Ира пропала. Первые несколько раз ее телефон молчал, потом трубку стала брать мама, сухо говорила, что Ирки нет дома, когда вернется, не говорила. Звонить часто стало стыдно, идея зайти без приглашения показалась неуместной – и чем дальше, тем все было сложнее. Ветка, как нарочно, перестала попадаться на глаза, один раз Леха даже просидел весь вечер во дворе, ожидая ее, скурил папирос до боли в груди, но так и не встретил.

По поручению Игоря Королев ходил кормить свиней бабы Томы, кажется, не заметившей подмены помощника. В нагретом сарае воняло ужасно, и Леха сбрасывал корм, стараясь не задерживаться.

«Урал» Васи, Веткиного отца, стоял посреди двора, перед сараями, прямо под тополем. Тень дерева сместилась к кузову, и приходилось копаться в моторе на самом солнцепеке.

– Салют, тимуровец. – Вася поднялся, весь в искорках пота, провел кистью по лбу, показывая миру испачканные машинным маслом ладони. – Оставь родную машину механикам в гараже – тут же разъебут. Самому надо, все самому.

Даже жалоба звучала бодро. Он улыбнулся, легко спрыгнул с высокого бампера на землю и прикурил «Приму».

– Песка вот детишкам привез, – указывая на песочницу, сказал водитель.

– Куда Ветка подевалась, дядя Вась?

– Иветта Васильевна вожатой в лагере вызвалась. Я ей говорю: отдохни, Макаренко, а она вот ни в какую. – Королев покивал в ответ, и повисла неловкая тишина. – Что ни говори, Лех, а машина – это вещь, езжай куда хочешь, вези, что тебе надо. Если с умом работать, что угодно куда угодно перебросить можно. Тебе ничего ценного никуда везти не надо?

Шутливый вопрос насторожил Королева.

– Вроде ничего не надо, – неестественно испуганно и серьезно ответил он.

Вася усмехнулся и, сплюнув окурок, головой мотнул в сторону трехлитровой банки с водой, стоявшей у колеса.

– Полей маленечко на руки, вот так, хорошо. – Он провел грязной рукой по затылку. – Вот пекло. В баню идти придется. Ничего, скоро уже осень, чуток жару потерпеть осталось. Ты смотри, если надо что-нибудь отвезти, только скажи.

* * *

Покупателей было мало, мяса везли еще меньше. На жаре оно мгновенно темнело, и выкладывать его на прилавок было все равно что выкинуть. Одуревшие продавщицы, казалось, вросли руками в щеки, отчаявшись перебить мух, получить выручку и, возможно, отчаявшись в самой жизни. Ринат был единственным рубщиком, не взявшим отпуск. Работы не было, и он сидел в своем закутке, прислонившись затылком к холодному кафелю, иногда отодвигаясь от нагретого места. Привычный гул рынка нисколько не мешал дремать в ожидании конца смены.

– Ринат, там мужик какой-то говеный, поговорить с тобой хочет, – возникла продавщица в проеме.

– Че ему надо?

– Вот встань да спроси! – на весь рынок выкрикнула она. – Мясом недоволен.

– Пусть в жалобную книгу напишет, – лениво ответил Ринат, снова закрывая глаза.

– Мне оно надо? Выйди, поговори, не переломишься.

В голосе ее звучал скандал, и Наташка, тяжело вздохнув, поплелся разговаривать с покупателем.

– Что привозят, то и продаем, – нехотя начал Ринат, но осекся. Посетитель на скандалиста не походил: пиджак при такой погоде, взгляд внимательный, глаза как будто в череп запали. – Вас что-то не устраивает?

– Много чего, по правде, – рассматривая Наташку, с улыбкой ответил мужик.

– Да оно неплохое, я с утра порубил, – начал теряться Наташка. – Просто по жаре так выглядит.

– Хорошая у тебя работа, Ахметов. – Мужик оперся на грязный прилавок и очень тихо, так, что продавщицы не могли подслушать, заговорил: – Дружный коллектив, перспективы, заработок. Не связывайся с плохой компанией, и все у тебя будет. Не сразу, но будет.

– Вы о чем?

– Не поверю, что тебе друзья не рассказали. По глазам вижу, что рассказали. Они думают, что если спрятали хорошо, то все забудут? Нет, не забудут, я по крайней мере не забуду. Все найду – и тогда по всей строгости. Тебе в это мешаться надо? Не надо, за свои ошибки каждый сам отвечает. Согласен?

– Вы кто вообще такой? – хотел построже спросить Ринат, но вышло неубедительно.

– Тоже с плохим мясом работаю, только через дорогу, – усмехнулся мужик и, откинувшись от прилавка, зашагал к выходу.

Солнце не пробивалось через облака, ровным белым потолком висевшие над Безымянкой, но свет все равно резал сонные Лехины глаза. Он быстро шагал, давясь папиросным дымом, кашлял и, наконец, выбросил, не докурив до половины. Будильник стоял на десять минут шестого, когда он выходил, была половина, за полчаса он должен был успеть.

Недосып мешался с раздражением. Из-за исправительных работ отпуск был не положен, а хотя бы в конце лета его очень хотелось. Ценность выходных повышалась в разы, и в такой день вставать еще раньше, чем обычно, было обидно.

Королев перебежал Ново-Вокзальную, пустую в этот час, и прошел через пролом в стене психиатрической клиники, заделанный арматурой и снова расшатанный многочисленными посетителями. Этот лаз много лет служил официальным входом на территорию дурдома, и изменить это было невозможно. Леха прошел мимо двухэтажного здания из красного кирпича, по асфальтовым тропинкам, вдоль корпусов, где никогда не гасят свет, и сел на лавочку перед отделением, где обычно дежурила мать. Не опоздал, успел подумать он, но закурить не успел: по дорожке шла мать в сопровождении мужчины в пижаме. Оба с занятыми руками.

– Мог бы подняться, помочь, – сказала мать, поравнявшись с лавкой. – Чего сидишь? Бери сумки.

Леха взял из рук мужика две плотные матерчатые сумки, по две двухлитровых банки в каждой. По виду явный псих, уже старый. На трясущейся голове – белый редкий пушок, все лицо – в морщинках. Он улыбнулся и обнажил рот без единого зуба.

– Поедешь в Москву, скажи, что я здесь, – то ли часто кивая, то ли не контролируя этот процесс, застенчиво попросил псих.

– Ладно, – смутившись, пообещал Леха.

– Беги в корпус, москвич, а то простынешь, – сказала мать, и дурак правда побежал легкой трусцой, покачивая в такт головой.