class="p">Антонина Андреевна, наблюдая за диалогом молочных братьев, слабо улыбалась, а вот Андрей откровенно скучал.

- Поезжайте в Киев, - настаивал талантливый старик, – и спросите. Поезжайте и спросите: кем был Паниковский до революции.

- До какой революции? – спросил Крошкин. – До февральской или октябрьской? А может, до оранжевой революции?

Седой не реагировал на импровизацию партнёра, с этого момента он шпарил по тексту, очень близкому к оригиналу:

- Поезжайте и спросите. И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. А что его кормило? Чёрные очки и тросточка.

Мать и сын прошли в дом, но Седой, как мы и договаривались, продолжал играть:

- Я стоял на углу Крещатика и Прорезной, почти там же, где теперь стоит мне памятник, и просил какого-нибудь приличного гражданина помочь перейти на другую сторону. Там обычно дежурил городовой, которому я платил пять рублей в месяц, и следил, чтоб меня никто не обижал. Золотой был человек. Фамилия ему была Небаба. Сейчас он музыкальный критик. Что поделаешь: судьба играет человеком, а человек играет на бирже.

Все отлично, думал я, слушая Танелюка. Текст Ильфа и Петрова, разбавленный современной отсебятиной, звучал прекрасно.

Мы с Володей, как я и обещал, наблюдали за всем происходящим внизу из окна второго этажа.

Владимир Владимирович вскоре покинул меня, чтобы отдать какие-то распоряжения обслуживающему персоналу, а я остался на своём посту.

Следующим прибывшим был, как я догадался, брат Андрея. Я, правда, не знал, какой – Никита или Егор. Этот Никита или Егор был точной копией Андрея, только чуть постарше и в приличном костюме, при галстуке.

Он не обратил на Танелюка и Крошкина ни малейшего внимания, прошёл не останавливаясь в дом.

Затем прибыли Митрофан Алмазов и Эдуард Кантор. Они долго слушали ребят, изредка о чём-то переговариваясь между собой. Мне показалось, что Алмазову действительно интересно, а вот Кантор тщетно скрывал своё презрение и к артистам, и к Алмазову, и вообще ко всем живущим на земле.

Мерзкий все-таки типок. Я бы скорее предпочёл выпить баночку гноя, чем иметь удовольствие общаться с ним.

А вот появившийся через несколько минут полковник не только насладился лицезрением предлагаемого действа, но и с восторгом принял участие в нём. Вернее, он прямо слёту вклинился в диалог и взял инициативу в свои руки.

- Паниковский Михаил Самуэлевич? Великий слепой? Аферист и гусекрад?

Седой не растерялся:

- А вы, стало быть, Виталий Геннадиевич Срайба? Содержатель блошиного цирка?

- Хуже! Я – Иван Фёдорович Крузенштерн! Человек и пароход!

- А-а, - протянул довольный Танелюк, – плавали, знаем.

- Вы почему нарушаете паспортный контроль?

- С чего вы взяли?

- А у вас на могиле было написано «Человек без паспорта»…

- Мало ли что где написано, - весело парировал Седой.

И тут же выдал бородатое:

- Вон на заборе написано «хуй», а за забором – гаражи!

Полковник аж подпрыгнул от удовольствия и радости.

Вернулся Владимир Владимирович, а вместе с ним пришёл Шацкий.

- Ну что, Юрок, маешься?

- Романов что-то опаздывает…- проворчал Шацкий.

- Он будет вовремя, - заверил я, - даже если к утру заявится.

Володя молча кивнул.

Глава 13

О гостях, прибывших в следующие двадцать минут, Владимир Владимирович рассказывал охотно, но сдержанно.

О миловидной девушке лет двадцати пяти он поведал:

- Екатерина Романова, дочь хозяина. В этом году окончила медицинский. Она отоларинголог.

- Кто? – переспросил Юра.

- По-твоему, - говорю, – ушник. Он же горловик и ноздровик.

О двух рыжих дамах в вечерних платьях Володя сказал:

- Любовь Заречная с дочерью. Антонина Андреевна ненавидит их, и думаю, это взаимно, но открытого противостояния вы не увидите. Всё это в далёком прошлом.

На вид я мог дать Заречной-старшей не больше сорока. Крупная, высокая женщина с большой грудью. Она держалась гордо и независимо, словно именно она являлась хозяйкой этого дома.

Дочь была чуть пониже, чуть поуже, но её грудь и бедра не уступали материнским формам.

- Как зовут дочь? – спросил я.

- Анастасия. Она экстрасенс. Работает на телевидении. Дурит людям голову.

- Необыкновенная девушка, - прошептал Шацкий. - В ней чувствуется какая-то тайна.

Я искоса взглянул на Юру. На прыщавом лице горел румянец, глаза светились голодным кошачьим блеском.

- Юрий, - предупредил я, - только не вздумайте разгадывать её тайну сегодня. Мне бы не хотелось непредвиденных эксцессов.

- А это Никита, – сообщил Владимир Владимирович, – старший сын хозяина.

Мы все вернулись к наблюдению.

По лестнице поднимался здоровый тридцатилетний бугай с обезьяньим лицом: лопоухий, с маленькими глазёнками и с маленьким носом; нижняя часть лица была вдвое шире верхней. Я никогда не видел неандертальцев, но думаю, они выглядели как Никита, только без спортивного костюма.

- Интересно он вырядился, - заметил я.

- Он всегда так одевается.

- Спортсмен?

- Никита? Нет, он коллекционер. У него, кстати, самый крупный антикварный магазин на Подоле.

- Надо же, как обманчива внешность. А Егор тогда кто? Тинэйджер?

- Почему? – удивился Володя.

Одет он был прилично – я пошёл от обратного.

- Егор Романов, - ответил за Володю Шацкий, – заместитель министра финансов.

Моя нижняя челюсть устремилась в район пупка и даже ниже.

- Ничего себе, - пробормотал я, - сколько ему лет?

- Двадцать девять, - ответил Володя.

- Двадцать девять, - повторил я, - и уже замминфин. У него, наверное, даже по ночам, во сне, голова кружится от своей карьеры.

Я повернулся к Шацкому:

- Видите, Юрий, парень моложе вас, а уже достиг таких высот.

- С таким отцом это не сложно, - буркнул тот в ответ. - А вот, кстати, и он.

Аркадий Романов был красив. Насколько может быть красивым мужчина в таком возрасте. Высокий, импозантный, он шёл, едва заметно сутулясь, уверенной, твёрдой поступью победителя.

Лицом он поразительно напоминал Гагарина. Да, он был похож на постаревшего Гагарина… Добрые лучистые глаза, широкая приятная улыбка… Седые волосы зачёсаны назад…

Кровожадная капиталистическая акула имела внешность миролюбивого весёлого дельфина.

Так вот ты какой, Аркадий Романов, почитатель романов «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок».

Глава 14

Хотя популярность «Двенадцати стульев» и в нашей стране, и за рубежом во много раз больше «Золотого телёнка», лично мне второй роман нравится сильней.

В первом романе Остап Бендер – герой плоский, односторонний и поверхностный. Он веселит читателей, вызывает симпатию - и только. А вот в «Золотом телёнке» Бендеру