сопереживаешь, за него болит душа, его растерянность и боль становятся твоими.

Всё правильно. Он пережил смерть. Он понял истинную цену жизни. Он постарел. Ему уже тридцать три, а не двадцать семь, как в первом романе. Он устал. Его ещё греет появившаяся мечта заработать миллион и уехать в Рио-де-Жанейро, где главные улицы города по богатству магазинов и великолепию зданий не уступают первым городам мира, где полтора миллиона человек и все поголовно в белых штанах. Но эта мечта, эта призрачная надежда на лучшую жизнь – лишь сомнительная возможность убежать от себя. От себя нового, так как старого себя он растерял в приключениях, в мытарствах по стране, в которой ему, и таким как он, места нет.

В первом романе Ильф и Петров преследовали две цели – развлечение и сатира. Беря внимание читателя увлекательным сюжетом и растягивая интригу до последних страниц, авторы высмеивают все недостатки советского строя, присущие тому времени.

Во втором романе появляется ещё одна тема, традиционная для русской литературы – тема «лишнего человека».

Я хочу отсюда уехать, говорит Остап. И объясняет, почему: «У меня с советской властью возникли за последний год серьёзнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу».

Сколько тогда было таких, как Бендер, молодых, талантливых, энергичных, образованных… Десятки? Сотни? Тысячи? Ярые индивидуалисты по натуре, они не увлекались общей идеей, но чтобы выжить, приспособиться, они притворялись, они надевали маску общественника, играли роль… И многие из них делали блестящую карьеру, становились крупными коммунистическими функционерами… Бендер был прирождённым актёром. Он бы мог сыграть эту нехитрую роль. Но не хотел.

Мне скучно строить социализм, признаётся он Балаганову. Он мог бы сыграть эту роль, но она ему была скучна, неинтересна…

То, что в молодости даже не замечалось, в зрелые годы стало томить и беспокоить. Одиночество.

Бендер - лишний человек в стране. Он не нужен обществу… Он никому не нужен… Его нигде не ждут…

Всё, чем он пугает несчастного Паниковского, Бендер мог бы адресовать и себе: «И никто не напишет про вас в газете: «Ещё один сгорел на работе». И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: «Папа, папа, слышишь ли ты нас?»

Бендер не вписывается в новую жизнь. И никакой миллион не изменит положения дел. Потому что есть он и они. У них другие ценности, другие идеалы…

«Мы чужие на этом празднике жизни».

Получив миллион, Бендер мечется из стороны в сторону. В безуспешных попытках понять, что с ним происходит, он даже прорывается на встречу к индусскому философу с пошлым вопросом о смысле жизни.

Это, конечно, тоже поза. Это игра. Но игра вялая, для самого себя; игра усталого стареющего комедианта…

Остап Бендер прекрасно знает, кто он и чего хочет, но, как и многие из нас, боится себе в этом признаться. Когда он произносил погребальную речь над могилой Паниковского, то говорил отчасти и о себе:

«Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счёт общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счёт. А вынести этого противоречия во взглядах он не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Всё».

Глава 15

Начал я традиционно:

- Добрый вечер, дамы и господа! Дяди и тёти! Мальчики и девочки!

(Говорят, у богатых свои причуды. Меня, например, позабавило расположение гостей. Все мужчины сидели за столом по правую руку от хозяина, а женщины - по левую. Сам он восседал в центре и вдохновлял меня гагаринской улыбкой.)

- Не стану, - продолжал я, - говорить вам о цели нашего собрания – она вам известна. Цель святая. Хорошенько отметить сегодняшнее событие и от души поздравить виновника торжества. Но прежде чем мы поднимем первый бокал в его честь, я хочу вас спросить… - Я подошёл к младшему сыну Романова Андрею. – Знаете ли вы, кто этот мощный старик?

Я сунул Андрею микрофон. Андрей, смущаясь, ответил:

- Мой отец.

- Это конгениально, - воскликнул я. – Стыдитесь, юноша. Это не только ваш отец. Аркадий Петрович Романов, насколько мне известно, отец русской демократии, гигант мысли и, судя по фамилии и разрезу глаз, особа, приближённая к императору.

Кое-кто, включая Аркадия Петровича, рассмеялся. Я сказал:

- Лёгкие, но тёплые овации не помешают.

Гости с удовольствием зааплодировали.

- Сегодня великий день, дамы и господа. Мой подзащитный Романов Аркадий Петрович обвиняется в том, что ему исполняется 60 лет. Но это неправда. Посмотрите в его молодые глаза, проанализируйте его поведение, померьте ему давление и попробуйте побороться с ним на руках – уверяю вас, вы согласитесь со мной – этот человек моложе, сильней и энергичней большинства присутствующих здесь молодых людей.

Я перевел дыхание:

- Господа присяжные заседатели, мой подзащитный невиновен. Ему не шестьдесят, ему от силы тридцать. Он мой ровесник! И никакие паспортные данные не убедят меня в обратном. Я кончил.

Я с достоинством поклонился, и гости снова, но уже по собственной инициативе, зааплодировали.

Все отлично, решил я. Публика что надо. Фразочки заходят. Люди реагируют, клиент доволен.

Я поднёс микрофон к своим лживым устам:

- Вы не поверите, я мог бы часами говорить о достоинствах дорогого Аркадия Петровича, но вы знаете его лучше, чем я. Поэтому сегодня вы будете рассказывать мне о нём. А я, словно спикер нашей Верховной Рады, буду следить за двумя вещами: за регламентом и за тем, чтобы никто из вас не начал пулять в меня сырыми яйцами.

Лёгкий смешок пронёсся по столу; некоторые знали и помнили о недавнем скандальном событии, учинённом одной партией.

- Но прежде всего я хотел бы предоставить слово моему подзащитному. Оркестр – туш!

Ребята из группы «Не формат» были явно не готовы, но молниеносно спохватились, и через мгновение, пока я нёс микрофон Романову, грянул необходимый туш. Он, правда, почему-то отдалённо напоминал «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…».

Романов говорил долго, но с воодушевлением. И с юмором. Судя по реакции слушателей. Я так понимаю, шутки были внутрикомпанейские, поэтому оценить их по достоинству был не в состоянии.

Речь свою Аркадий Петрович заключил так:

- Сегодня здесь собрались самые близкие и дорогие мне люди. Если завтра у меня отнимут всё, что у меня есть, но останетесь