Притормозили. И тут из-за той машины выскочили немцы. Двое с автоматами, а двое с пистолетами и стали по нам стрелять. Я пригнулась, и пули надо мной просвистели. Гады! Видят, что медицинская машина, и стреляют. И вдруг за моей спиной прозвучали выстрелы… Это тот капитан с простреленной рукой выскочил из кузова и начал палить из своего ТТ. Автоматчиков он сразу уложил, потом одного офицера, и тут патроны в ТТ закончились. А как обойму поменяешь, ведь вторая рука не работает? Но он к тому немцу бросился с финкой. Немецкий офицер успел выстрелить в него дважды, и у него тоже обойма опустела. Моего будущего мужа он дважды ранил в грудь, но Володя его все-таки достал ножом в сердце. Я выскочила и вижу, красавец капитан лежит. Я к нему, обнимаю, плачу. А он смотрит на меня и улыбается, хочет что-то сказать, но не может… Надо скорее забирать его, а как везти? Водителя нашего убили… Трех раненых тоже. Как ехать дальше, я не знаю. Вдруг поблизости еще где-то фашисты?

Из кузова выбрался солдатик с забинтованной ногой. Он сказал, что умеет водить… Как-то поехали мы. Недолго, правда, ехали, потому что был пробит радиатор. Остановились, я капитана перевязываю и реву, потому что понимаю, что ему недолго осталось. И тут, на нашу радость, мимо медицинский автобус «ЗИС-8» тащится. Перегрузились мы. Приехали в госпиталь, сдали раненых, я доложила в письменном виде, что случилось. Ко мне потом пришел майор из разведки армии и просил показать на карте место, где все произошло. А через день пришел уже полковник и сказал, что в машине этой ехали какие-то высокие чины из польского легиона СС с важными документами, и меня представили к медали «За боевые заслуги». А Володю – к ордену Боевого Красного Знамени. Это был бы его второй такой орден, но наградные документы, видимо, потерялись, и орден этот так и не вручили ему. Зато потом, когда наш госпиталь стоял в Гуре-Кальварии, пришли польские генералы Михаил Жимерский и Францишек Юхвяк[9] и наградили его орденом «Крест Грюнвальда». Это как раз на двадцать третье февраля было. Володю стали тогда готовить к выписке, и он мне сказал: «Тамарочка, вы мне спасли жизнь, и теперь, как честный человек, вы просто обязаны выйти за меня замуж». Я ответила, что и сама уже об этом думала. То есть сказала, что думаю об этом постоянно, потому что очень сильно его люблю. А вообще еще разобраться надо, кто кому чего спас.

На следующий день мы отправились в штаб дивизии, и начальник штаба на дивизионном бланке зарегистрировал наш брак. Вернулись в госпиталь на машине кинопередвижки, которая привезла для врачей и раненых фильм «Мост Ватерлоо», выделенный политотделом в честь нашей свадьбы. Из столовой вынесли все столы, на табуретки положили доски, чтобы поместилось как можно больше зрителей. Мы с мужем сидели в последнем ряду, так что всем остальным приходилось оборачиваться, чтобы сравнивать Володю с тем экранным красавчиком. А тот, с экрана, если честно, моему гвардии капитану и в подметки не годился.

Глава одиннадцатая

Утро после дня похорон было тоскливым. Накрапывал дождь, но тошно было не от этого. Только сейчас Павел окончательно понял, что остался один-одинешенек на всем белом свете. Он, конечно, знал это уже несколько дней, но вчера, увидев, как гробы с бабушкой и мамой опускаются в землю, закрыл ладонями лицо, чтобы никто не видел слезы на его глазах. Потом бросил в могильную яму горсть земли. Посмотрел на гранитный обелиск со звездой и фотографией молодого дедушки в кителе. Дедушка широко улыбался. Снимок был сделан летом сорок пятого в Берлине, снимала бабушка, потом он ее сфотографировал, а еще они сфотографировались вместе. Видимо, попросили кого-то, чтобы их запечатлели вдвоем на фоне сгоревшего Рейхстага.

Он не помнил дедушку. Или почти не помнил. Тот умер, когда узнал, что Советского Союза больше нет. Вечером лег в постель, а утром не проснулся. Шестилетний Павлик тогда уже учился в первом классе и должен был помнить деда, но как отрезало. Вспоминалось только, как дедушка носил его на руках, как давал поиграть со своими наградами, как перебирал струны гитары, но что он исполнял, внук забыл. И лица деда не помнил: только белое пятно седых волос и сильные мужские руки.

Все так же накрапывал дождь, постукивая по жестяным сливам окон. Ипатьев поднялся с дивана, на котором лежал в рубашке и брюках. Поднял с пола пиджак и, когда наклонился, едва не упал от прихлынувшей к глазам темноте.

– Почему дверь нараспашку? – прозвучал мужской голос.

Павел выглянул в коридор. На пороге стоял Гончаров. Он закрыл за собой дверь и сказал:

– Прости, что не пришел на похороны, но у меня работа, сам понимаешь. Но я сегодня заехал на кладбище. Спросил у охранника в будке, где вчера хоронили учительницу с ее мамой. И он сразу показал и даже шепнул по секрету, что это родственницы Павла Ипатьева. Там все в цветах. Много народу было?

Павел кивнул. Потом показал на дверь кухни:

– Проходи. Если хочешь есть, то загляни в холодильник, но там все забито киселем, блинами и кутьей.

– Чем? – не понял майор.

– Еда такая, – начал объяснять Ипатьев, – из риса, изюма, меда, лесных орехов. Готовят для поминок.

Полицейский открыл холодильник и заглянул внутрь.

– Как это все уместилось здесь? – удивился Гончаров и спросил: – Вино хоть было вчера? Осталось что-нибудь?

– Откуда? Коллектив практически весь был женским. На стол поставили бутылки три кагора и пару бутылок водки. Водку мужики, что там были, выпили сразу. А может, водки больше было.

– Ничего не помнишь?

– Помню все. Я же не пил там… то есть почти ничего. Меня одноклассники сопровождали до дома и две девочки-выпускницы, которые поблизости живут. Одну я попросил остаться, чтобы не так тошно было. Соседи подошли, что за стеной живут, посидели вместе. Потом я пошел провожать девушку. Вернулся, махнул еще пару рюмок и лег спать.

Начальник убойного отдела наконец обнаружил в холодильнике бутылку водки, достал ее и установил на столе. Потом откопал банку со шпротами, колбасу, свежий огурец.

– С утра как-то несподручно поминать, тем более одному, – сказал он, – но помянуть надо, потому что мне бежать скоро. За мной дежурная машина с минуты на минуту должна прийти.

– Ты же на дачу собирался? – напомнил Павел, выставляя на стол стаканы. – Сегодня