понять, всхлипывает она или смеется.

Екатерина Львовна отстраняет ее от себя:

— Да скажешь ли ты наконец, что с тобой? — и видит длинную красную царапину на Люкиной щеке.

— Господи, ты упала?

— Нет, нет, я ранена, — уже громко хохочет Люка. — Я дралась с Ивонной, и я победила.

Люка со всех ног бежит в столовую.

— Как не стыдно драться…

— Я победила, — кричит Люка, — победила. Подумай, она на пять кило тяжелей, а я победила.

От возбуждения Люка не может устоять на месте и бегает из комнаты в комнату, оглушительно хлопая дверьми.

— Люка, перестань. У меня голова разболится.

Но Люке необходимо как можно больше шума, грохота и крика. Она ложится на спину на диван, взмахивает ногами и, перекувырнувшись через себя, падает на пол.

— Люка, сумасшедшая. Спину сломаешь.

Но Люка уже прыгает со стула на стул.

— Не мешай, мама. Я не могу, не могу иначе. Я бы хотела, как Чаплин в «Ла рюе вэр л-ор»[4], пух из всех подушек выпустить и вокруг палки на потолке крутиться. Ах, мама…

Люка бежит к себе. Минут пять слышно, как она шумит там. Потом все стихает…

Екатерина Львовна накрыла на стол. Принесла из кухни миску с супом.

— Люка, иди обедать.

Но Люка не ответила, она даже не слышала. Она сидела на кровати, крепко обхватив колени, и глядела в угол, бессмысленно и блаженно улыбаясь. Желтый круг от фонаря на тротуаре. Арсений. На нем было синее пальто и серая шляпа. Это она хорошо заметила. И воротник поднят. «Какая вы стали большая», — сказал он и улыбнулся. А палка?.. Была палка? Она наморщила лоб. Да, палка камышовая висела на руке. И перчатки серые. И волосы блестели, когда он снял шляпу.

— Люка, что же ты? Иди обедать.

— Сейчас. Подожди. Я готовлю уроки.

Она снова попробовала себе представить Арсения. Но теперь вместо него она видела себя. Растрепанная, на щеке царапина, в старом берете — урод. И руки в черниле. А что туфли у нее на белой подметке, он вряд ли и заметил. Ведь было темно. И она так глупо держалась, ничего не сумела сказать. Только «да» и «нет». Как глухонемая. Слово «глухонемая» показалось самым унизительным и подходящим.

— Как глухонемая, — со злобой повторила она, подошла к зеркалу и показала себе язык. — У, несчастный урод…

— Люка, суп остынет.

— Иду, иду. Не дашь даже задачи решить.

Люка села за стол, разложила салфетку на коленях.

— И что за выдумка девочкам драться? У нас в институте…

— Вы были куклы шелковые в твоем институте.

— Девочкам стыдно драться. И как вы деретесь? Расскажи.

Люка пожала плечами:

— Неинтересно.

— Разве мне может быть неинтересно?

— Просто деремся кулаками, боксируем, стараемся друг другу в зубы побольней заехать. Или под ложечку, хотя это и запрещено.

— Господи, Люка. Неужели серьезно? Как пьяные извозчики.

Люка опять пожала плечами:

— Я же говорила, что тебе неинтересно. Ты не спортивна. Не понимаешь…

После обеда Люка снова в своей комнате. Надо все вспомнить, все подробно.

Люка вздыхает, прижимает руки к груди и видит… Да, действительно видит Арсения. Каждую ресницу, каждую точку на лице, каждый шов на пальто. Он стоит в углу и смотрит на нее блестящими рассеянными глазами, и желтый свет фонаря падает на его серую шляпу…

3

Утром пришло письмо.

Вера писала: «Встречайте в четверг без четверти одиннадцать. Я ужасно рада вернуться в Париж, мамочка, и что медовый месяц кончился. Ах, этот мед».

Четверг — значит завтра.

— Люка, Люка, — кричит Екатерина Львовна, — завтра утром…

Люка вбегает в столовую.

— Верочка приезжает, — с трудом доканчивает Екатерина Львовна, и слезы текут по ее щекам… — Завтра утром…

— Мама, чего ты? Мама.

— Ах, Люка, — всхлипывает Екатерина Львовна, — ты не знаешь. Мне так тяжело без Веры. — Она притягивает к себе Люку. — Только ты меня, моя маленькая, и утешала. Без тебя я бы не могла. Спасибо тебе.

— Нет, мама. Не надо… — Люка прячет красное от стыда лицо на груди матери. Утешение?.. Хорошо от нее утешение. Дома как чужая. Молчит, и днем и ночью об Арсении думает… Нечего сказать, утешение. Бедная мама.

Люка тоже плачет, прижимаясь к матери. Екатерина Львовна целует ее мокрую щеку:

— Добрая моя девочка. Какая я счастливая, у меня такие милые дочери…

Шесть часов. Совсем черно, будто ночь. Люка сонно потягивается. Электричество неприятно желтеет под потолком.

— Надень новое платье, Люка.

Екатерина Львовна с беспокойством осматривает себя в зеркале. Хорошо ли так? Понравится ли Вере? Не было бы ей стыдно за них с Люкой. Приколоть цветок к пальто?..

— Мама, скоро ты? Я готова.

Екатерина Львовна поворачивается:

— Опять ты за свой старый берет. Сними сейчас же. Его давно выбросить пора. А перчатки где?

— Я не ношу.

— Нет, уж пожалуйста. Вот, возьми мои.

Люка неловко натягивает белые замшевые перчатки:

— Такие чистые. Я их замажу.

— Подтяни чулки. Шарф спрячь вовнутрь. Нечего Ринальдо Ринальдини изображать. Ведь ты — девочка.

Наконец выбрались. Надо еще заехать к Вере на квартиру, все ли там благополучно.

Заспанная горничная открывает дверь. Прихожая просторная, и все так нарядно и ново. Не то что у них. Люка ходит из комнаты в комнату, трогает вещи, присаживается на стулья. Вот бы и ей так жить. Вот бы и ей так жить с Арсением…

Екатерина Львовна волнуется:

— Я заказала на завтрак курицу. Верочка, наверное, проголодается с дороги. Переставь фиалки на ночной столик да смотри не разбей вазу. А на сладкое взбитые сливки с каштанами. Как ты думаешь?

На вокзал приехали рано. Екатерина Львовна нетерпеливо шагает по перрону.

— Люка, не прижимай цветов, помнешь. И сейчас же отдай Вере. Не забудь. Это на счастье.

Наконец поезд. Вера выходит из вагона улыбающаяся и нарядная.

— Вот, вот она, — кричит Люка и бежит к сестре.

Вера уже увидела их и, немного отстранив Люку, быстро идет к Екатерине Львовне:

— Мамочка.

Екатерина Львовна обхватывает Верину шею и с почти страдальческой нежностью прижимается губами к Вериной щеке. Верины длинные ресницы дрожат.

Люка смотрит на сестру. Как заговорить с ней? Как заговорить с этой красивой чужой дамой?.. Прежде всего отдать цветы…

Но Вера, оставив Екатерину Львовну, порывисто поворачивается к сестре:

— Люка, — и три раза как-то особенно жадно и крепко целует Люку в губы.

— Ну давай, давай цветы. Спасибо. Какая милая. — Она пристально смотрит на Люку и смеется. — Да ты что краснеешь? Забыла меня? Отвыкла? А я по тебе скучала, цыпленок…

Здороваться с Владимиром Ивановичем проще.

— Здравствуйте, Володя.

— А вы еще вытянулись, Люка. Скоро