район до ручки доведет. Безобидное хулиганье, которое ранее шныряло беспрепятственно, будет беспощадно отлавливаться, приводиться нравоучениями в состояние кипения, а потом в таком состоянии отправляться в школу.

Оля тосковала. «В сущности, зачем оно мне, все это? Результатов своих трудов – образованных детишек со сверкающими глазами – все равно как не видела, так и не вижу».

– Собственно, я к тебе вот по такому делу. Двадцать второе на носу. Что у нас с Брусникиной?

Тут уж Гладкова мысленно взвыла. Откуда, с какой березы свалилась на нее эта груша? Ужасная девка, запущенная, неподатливая, ничем не пробьешь ее. Вот уж правда – сухая, твердая, шишка на ровном месте. С тех самых пор, как пришла она в школу – странно одетая, странно говорящая, мозолящая глаза, не стало житья Ольге.

Она вообще была вся не к месту, как бревно в глазу. Никогда не бегала, как нормальные дети, ходила чинно, утицей, опустив глаза. Даже самые нахальные пацаны, которые не стеснялись другим девчонкам устраивать тесную бабу (по-другому – жамать в углу), к Брусникиной приблизиться не решались.

Было в ней что-то, что пресекало панибратство. Вся эта одежда, от шеи до пяток, дурацкий платок на голове. Пусть бы еще светлый, девочки, которые из деревень приезжали, тоже с непокрытой головой первое время не решались ходить. Но ведь темный, как у старухи или монахини, и норовила она его носить, не снимая.

Учителя пытались увещевать, ведь в самом деле на уроках нельзя сидеть в головном уборе, негигиенично. Зоя покорно опускала платок на плечи, но с таким видом, точно с нее скальп снимали, да еще и смотрела, точно мучимая ведьма на инквизиторов.

Ольга однажды случайно услышала, как завуч, математичка Софья Павловна, вполголоса увещевала Петра Николаевича:

– Нет никакой необходимости в актах подавления.

– Софья Павловна, но как объяснить детям подобное обособленное положение?

Математичка улыбнулась, но тотчас стерла усмешку с лица.

– Болезнью, особенностями развития. Дети, Петр Николаевич, в отличие от нас, не задаются такими отвлеченными вопросами.

Ольга лишь зубами скрипнула: «Не задаются, это вы верно подметили – ни вы не задаетесь, ни дети… но ведь она чужая, как ячмень на веке!»

Как сейчас перед глазами эта картина: субботник, ребята радостные, с граблями, метлами, вениками, девочки – все, кроме Брусникиной, в белых платочках (она, как попка-дурак, в сером), уже с короткими рукавчиками (а она, дура, с длиннющими, как петрушка, по самые пальцы). Дружно и радостно собирают мусор, ветки, разводят костер и, как приходит время сделать перерыв, рассаживаются вокруг огня, и Ольга рассказывает замирающим от восторга октябрятам о том, что скоро их будут принимать в пионеры.

– Это всегда исключительный праздник. К нам придут герои войны, старые революционеры и просто хорошие люди.

– Люди, – почему-то вставляет Брусникина.

– Быть принятым в пионеры – большая честь, – пытаясь не обращать на нее внимания, продолжает Оля, – принято в первую очередь, в апреле, в день рождения Владимира Ильича Ленина, повязывать галстуки лишь самым достойным.

Отлично! Все мальки исправно потупили головы, некоторые вздыхают – все правильно, нельзя считать себя совершенно безгрешными, достойными. Теперь самое время их приободрить:

– Конечно, не все наши ребята – отличники, ударники, но мы и их тоже принимаем, потому что верим в них. Вы обязательно станете лучше, когда у вас появятся новые друзья-пионеры, примеры для подражания.

И снова Зоя поддакнула:

– Подражание. Ясное дело.

Оля глянула в ее сторону, та тупо вытаращилась на нее, потом, засмущавшись или просто чтобы не смотреть на Ольгу, отошла от костра и продолжала прибираться, тщательно выбирая из травы мельчайшие палочки, которые вполне можно было оставить валяться.

Оля, подождав, пока эта ненормальная отойдет подальше, продолжила, стараясь, чтобы голос звучал как можно более вдохновляюще:

– А какой костер зажжем! Не такой, как сейчас, а настоящий! Огромный, красивый, на пять концов…

– На пять концов, – эхом повторила откуда-то Брусникина.

– Именно, Зоя, – уже с ненавистью, но все еще сдерживаясь, подхватила Оля, – в пионерском движении есть место символам. Вот, например, пионерский галстук. Кто, ребята, знает, что он означает?

Видно, что все или почти все ребята знают! А еще говорят – хромает воспитательная работа, ха. Просто малыши не уверены, что правильно скажут, вот и стесняются говорить и помалкивают. И правильно делают, ведь пионер должен быть прежде всего самокритичным.

– Наш галстук не просто так красный. Это цвет крови, которая была пролита за нашу свободу. За то, чтобы жить и трудиться, никому не кланяясь. Три угла галстука – это единство трех поколений, троица: большевики, комсомольцы и пионеры. Это флаг нашей Родины, который всегда с нами, на груди.

– На груди, – снова встряла Брусникина.

– Да. Мы клянемся бороться за дело рабочего класса и трудового крестьянства! И каждое слово имеет колоссальный смысл, да не один. Только послушайте: «Я, юный пионер, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…».

Так весомо звучали эти слова в полном молчании, ребята внимательно слушали, у самой Оли в груди замирало и холодело под ложечкой. И даже Зоя, казалось, что-то поняла, смотрела прямо и серьезно. Но как только затихло последнее слово, установилась торжественная, благоговейная тишина, эта мерзавка пробасила:

– Готов. Ясное дело. Боже упаси, – и, прилюдно, даже не стесняясь, перекрестилась. А потом как ни в чем не бывало принялась убираться дальше.

Уборка – вот ее занятие. Ему она отдается с жаром и старанием слабоумной.

Беда в том, что это все видели и слышали не только малыши – им по большому счету было плевать и на Зою, и на прочее, они точно знали, что настанет время – и все выстроятся, дадут клятву, повяжут галстуки и зажгут костер. Заявление Брусникиной слышал Петр Николаевич. И теперь он снова спросил:

– Так что же, Оля, что будем делать с Зоей?

Ольга с отчаяния вспомнила речи Кольки, начала излагать, что вступление в ряды пионерской организации имени Ленина – это отнюдь не долг, что не дело силком загонять в пионеры, толковала про обесценивание идеи, про огромную честь лишь для достойных… приплела письмо Молотову о важности удлинения стажа для приема в партию новых членов (как минимум до полутора лет). Провела параллели, неубедительные, но идеологически выдержанные.

Опытный директор выслушал ее излияния, не перебивая.

– Игра в слова и цитатничество – это полезно, но на этом долго не выедешь. Допустим, я тебя выслушал, потому что знаю тебя сызмала. Повторишь то же самое в райкоме комсомола? Секретарь уж пообещал некое мероприятие на двадцать второе апреля.

– Как так? – пролепетала Оля.

– А вот так. Не можем мы