Глория Солт, как и лорд Воспер, едва выдержала эти несколько дней, превратившие первоклассную теннисистку во что-то вроде вулкана. Обнаружив в Бландинге того самого человека, которого, как только что выяснилось, она любит еще сильней, чем прежде, несчастная испытала истинное потрясение, и оно не улеглось, когда она узнала о его помолвке с желтоволосой пигалицей, отзывающейся на кличку Пенни.

Они играли вчетвером в теннис (она и Джерри, он и Пенни), причем оказалось, что пигалицу голыми руками не возьмешь. А сегодня она слушала, как поет Орло.

Словом, именно в эти мгновения человеку с четырьмя подбородками было бы лучше не попадаться ей на глаза. Но сэр Грегори именно это и сделал – когда туман рассеялся, Глория увидела на туалете его фотографию.

Пробираясь сквозь бразильские джунгли, путешественник видит порой, как туземец застывает от ужаса, если не считать подрагивания пальцев (ножных). Он заметил на тропинке скорпиона. Так глядела Глория Солт на фотографию сэра Грегори. По неосмотрительности снялся он в профиль, и, увидев подбородки, она закрыла глаза. Потом открыла, проверила – и решилась. Раньше она думала, что сделать это можно; теперь увидела, что нельзя.

Резким рывком схватила она фотографию, вырвав из рамки, и быстро вышвырнула в окно, а затем, подбежав к столу, начала писать.

Через полчаса Себастьян Бидж услышал в холле свое имя и, обернувшись, увидел что-то извилистое, в ниспадающих одеждах.

– Мисс? – спросил он.

Он знал, что это невеста профессора Мориарти, но двадцать лет службы отдрессировали его, и никто бы не подметил, что он чувствует себя как нервный герой Джерри Вейла, которого одноглазый китаец заманил на пустующую мельницу.

– Передайте эту записку сэру Грегори Парслоу, – сказала Глория. – Вы можете послать кого-нибудь с утра?

Нехорошо, подумал Бидж, нехорошо; донесения, видимо, шифр. Но ответил с обычной учтивостью:

– Отнесем сегодня, мисс. Свинарь сэра Грегори в моей комнате. Я вручу ему ваше послание.

– Спасибо, Бидж.

– Не за что, мисс. Вскоре он уедет на велосипеде.

Если сможет, подумал Бидж, и величаво удалился. Шел он в погреб, за бутылкой бургундского. Мистер Галахад приказал угождать свинарю, а он захотел именно этого вина. Как-то его упоминал дворецкий сэра Грегори, Бинстед, и он давно мечтал попробовать.

Визит к Императрице, если идете вы с лордом Эмсвортом, бывает обычно долгим, и Моди вернулась минут через сорок.

Минуты эти девятый граф использовал умно и умело. Играя на женской чувствительности, он рассказал спутнице о том, как страдает перед завтрашней речью, и вырвал у нее обещание поехать с ним. Он объяснил ей, что гораздо легче, если есть на кого опереться. Выехать, сообщил он, придется рано, ибо свиноводы соберутся не ближе чем в Уолверхемтоне, и Моди заверила, что любит рано вставать, а увидеть Уолверхемтон давно мечтает. Словом, когда они вернулись на террасу, отношения у них были практические, как у Тристана с Изольдой.

Террасу они застали пустой. Пенни уехала с Галли. Разбито сердце, не разбито, а свинью красть интересно. Кроме крылатых созданий, кишащих во тьме над террасами английских поместий, не было ничего, разве что бумажка, похожая на фотографию. Лорд Эмсворт поднял ее и увидел, что это фотография и есть.

– Ой Господи! – сказал он.

– А, что? – отозвалась Моди.

– Фотография моего соседа, сэра Грегори. Кто-то уронил из окна. Не пойму, кому нужна его фотография!

Моди взяла ее и молча на нее посмотрела. Впервые за много лет она увидела знакомые черты; и, подобно Глории Солт, стала вулканом.

Единственная связная мысль подсказывала ей: три мили туда, три мили сюда – не так уж много. Надо пойти в Матчингем как можно раньше и сказать Табби все, что о нем думаешь.

Бидж сомневался зря: Джордж Сирил Бурбон даже и в таком состоянии не свалился с велосипеда. Возможно, он и двигался зигзагами, как ласточка, преследующая муху, но сноровка его не подвела, в седле он усидел. В свое время он подъехал к двери Матчингем-Холла, распевая приятным баритоном «Когда глаза смеются», и прошел в кабинет хозяина, чтобы передать письмо. Было бы разумней вручить его Бинстеду, который бы и отнес его на серебряном подносе, но Джордж Сирил разрезвился и был рад случаю поболтать с хорошим человеком.

Когда он вошел, человек этот читал поваренную книгу. Некоторые полагают, что самая тяжкая скорбь – воспоминание о былом счастье, но сэру Грегори было приятно – в особом, меланхолическом духе – читать рецепты разных блюд. «Берете дюжину яиц, побольше печеночного жира…» Сейчас он дошел до главы о шоколадных кремах и как раз читал о том, как берут две ложки масла и три унции специального состава, именуемого «Тихий закат», когда ощутил, что стало душновато, поднял глаза и увидел гостя.

– Какие черти вас принесли? – осведомился он, и Джордж Сирил Бурбон, нежно улыбаясь, ответил, что привез письмо, едва не назвав – но все же не назвав – сэра Грегори другом.

– Вы что-то пили! – сказал хозяин, хороший диагност.

Джордж Сирил удивился:

– Я, сэр? Пил, сэр? Нет, сэр, где же я возьму?

– Вы пьяны в стельку.

Свинарь опустился в кресло и отер слезу.

– Сэр, – проговорил он, – будете умирать, пожалеете, что так сказали. Я что, я ничего, только обидно…

– Не нойте. Какое письмо? Откуда?

– Вот уж не знаю, сэр. Бланд дал, из Биджинга. Нет, Блидж, из Бландинга, – поправился дотошный Бурбон, – этот, Биджинг…

– А что вы делали в Бландингском замке?

Джордж Сирил, хоть и пьяный, ответить сумел:

– Родные места, сэр. Тосковал. Может, читали такие стихи: «Ах, дороги сердцу родные места, где жил я ребенком…», ик? В воскресной школе учили, там еще про дубовые балки.

Что-то было в тоне, каким сэр Грегори отозвался о воскресных школах и дубовых балках, и нежный свинарь обиделся. Он горестно замолчал. Сэр Грегори взял письмо, открыв же его, испустил пронзительный вопль.

– Плохие новости? – сочувственно спросил Джордж Сирил, вставая и небрежно опираясь на ручку хозяйского кресла.

Сэр Грегори кинулся к телефону и набрал номер замка.

– Бидж?.. Это сэр Грегори Парслоу… Черт с ним, с вечером… Попросите мисс Солт… А?.. Ну и что? А вы ее вытащите. Скажите, я насчет письма…

– Давайте-ка я погляжу, – предложил Джордж Сирил. Вырвав письмо, он не без труда (что-то с глазами) его прочитал, приговаривая: «Ну и ну» или «Вот это да», в то время как хозяин бился у телефона.