сильней, гомон усилился, пошёл сплошной гвалт. Взревела откуда-то появившаяся гармонь и пошло-поехало! Бабы, разгорячено и пьяно притопывая каблуками, пустились в пляс, тряся своими пышными задами. Кружась, она развевали по всей избе неведомые запахи залежалых своих нарядов. К бабам присоединились и мужики. Топот и кутерьма усилились. Дедушка, выпивший стаканчик, для того, чтоб только поздравить с законным браком внука Алешку, забрался на печь и оттуда наблюдал за ходом пира и неблаговидными проделками отдельных гостей. Ему страшно не нравится вся эта бестолку толмошащаяся пьяная крикливая орда, он пока терпеливо про себя морщится, хотя он и сам, захмелев, соблюл свою степенность и виду не подаёт. Но в душе он был готов некоторых надоевших гостей повытурить наружу.

«Все топырятся, шебетенятся, словно белены наелись», – думал про себя старик.

А на гостей подействовала вовсе не белена, а «настойка». За задним столом подвыпившие мужики вели свой хмельной разговор:

– Первая рюмка колом, а вторая ясным соколом! – гудел чей-то старческий голос, – а третья мелкой пташечкой! – пьяно улыбаясь, добавил он.

– Степан! Степан! Эх, ты, варежка на леву руку! Котёл с мякиной! – слышалось из угла. – Ты что пьешь, а не закусываешь?

– Чай, я сюда не жрать пришёл!

– Значит, ты не жрать, а самогонку лопать сюда пришёл! Налопаться и лапти кверху? – урезонивал Степана молодой мужик, сидевший рядом со Степаном.

– Я бы закусил, да нечем: ни колбасы, ни сыру! – нарочито притворно бубнил Степан.

– Как это нечем: вот огурчики, вот грибки, вон капустка, вон селёдка, а то вон кусок курника возьми, видишь его? Сваха только что ножом на части порезала, – услужливо предлагал Степану сосед.

– Я ведь редко закусываю, разве, когда только хлеб понюхаю, – добродушно признался Степан.

Под суматошную плясню баб Федор, приблизившись к мужикам, сидящим за задним столом, предложил: «Кому желательно, я еще поднесу!»

– Нет, сваток, ты и так всех напоил до чертиков, вишь, и так уж все дурачатся.

– Мы ведь веселимся, а не дурачимся, – поправил соседа Панюшка Каравайкин, гулявший на свадьбе с невестиной стороны, – работай-работай, так уж и не повеселиться, удаль свою не показать, ведь у мужика вся душа нараспашку, – икая самогонным перегаром, заметил он.

– Душа-то нараспашку, да тело-то распоясалось! – деловито отметил ему сосед.

Между тем, после выпития «настойки» гости одурели совсем, дошли до полной безобразной вакханалии. Одна взбаламученная «настойкой» баба, вдруг подняв свой подол выше пупка, стала, притопывая, плясать взаголиху. Мужики, глядя на белизну оголенного бабьего тела, приторно хихикали, а бабы дико взвизгивая, неистово хохотали. После такого похабного безобразия дед не выдержал. Он, растревожившись, злобно пыхая, стал упрекать гостей, особо отличившихся своим невежественным искусством:

– Ну, гости, такова безобразия я на своем веку не видывал, – возмущался он. – Таким гостям мы три раза рады: раз, чтобы пришли, второй раз, чтоб ушли, а третий раз, чтоб совсем не ходили! – грозно закончил он свою отповедь безобразникам.

Усовестившись дедушкина упрека, некоторые мужики стали вылезать из-за стола и выходить на улицу. Уморенные избной жарой, на вольном воздухе курили. Любители подраться под пьяную руку затевали драку «по-любе». С визгом и песнями из парной внутренности избы на волю вываливались раскрасневшиеся бабы. Некоторые из них выволакивали на свежий воздух своих бесчувственно опьянелых мужей. Мужики опьянело барахтались, сопротивлялись:

– Ты што меня уводишь, я, можа, ищо выпью! – сопротивляясь, бормотал Степан, а сам, очумело вытаращив глаза, не в состоянии стоять на ногах.

Бесчувственного Степана погрузили на телегу (он с женой на свадьбу приехал с посёлка на лошади). Управлять лошадью пришлось самой хозяйке. Разобрав вожжи, хозяйка крикнула «Но-о-о!» Лошадь, повинуясь, стронулась с места, зашагала на дорогу. Голова Степана свисала с задка телеги, безжизненно закачалась из стороны в сторону, как у заколотого теленка. Одуревшие от излишне выпитого, не забыли «пообмочить» углы и наставить в пробеле «мин».

Федор, выйдя из дома проводить последних гостей, прощался со сватом Иваном:

– Спасибо за угощение! – благодарил сват Федора. – Ну, завтра просим милости к нам. Созывай всю свою родня, и к нам на пир, – целуясь со сватом, наказывая, зазывал Иван к себе на пир.

Проводив свата, Федор задержался у крыльца, наблюдая за барахтающимся в крапиве Панькой и озирая следы невежества, он, покачав головой, вошёл в избу. Около Паньки появился его двоюродный брат Федюшка. Решив помочь брату выбраться из бездны, он под весёлый напев песенки «Самогоном, гоном, гоном, напиваются, под забором, бором, бором все валяются по три дня», Панька поставил его на ноги, взял его в обнимку и поволок вдоль улицы, направившись домой к Паньке. Они дико заорали песню «Бывали дни весёлые, гулял я, удалец!»

А в избе у Федора идет обсуждение о том, кто как вел себя во время пира: по одежде гостей встречали, по разгулу провожали.

– Этот Панюшка Каравайкин всех смутил! Весь пир помрачил своим невежеством и свинством! Одним словом, похабный шарлатан! – нелестно отозвался о Паньке Федор.

– Ему хорошим-то быть не в кого! – заключил разговор о Паньке дедушка.

– Да я и сам виноват, настойку, видать, переложил, – сознался Федор.

Между тем, расторопная свахонька с невестиной стороны и крестная Алеши отправила молодых в токарню на покой. Молодых с особым церемониалом, пьяные молоденькие свахоньки, уложили спать на пышную постель. Укладывая с постель, молодым они давали советы и бесстыжие наставления с помесью бессовестного и нахального хихиканья, как провести им первую брачную ночь.

В завершение «инструктажа», «толстая» свахонька под одеялом взаимно переплела ноги жениха и невесты и, блаженно улыбаясь, пятясь задом, отворив дверь, она удалилась, оставив молодых наедине.

Недолго размышляя, жених вскочил с кровати, прихлопнул дверь и предусмотрительно запер ее на крючок, и по-молодецки забрался к молодой жене под тёплое одеяло. В темноте она приложила свою ладонь к его полыхающему горячим дыханием рту.

– Тише! Ведь еще не спят! Слышь, в сенях еще ходют! – усмиряла она взволнованного Алешу. От помехи и досады он притворно и беспричинно громко кашлянул, но неудержимо принялся за дело, которое полагается делать в первую брачную ночь.

На второй день, спозаранку, перво-наперво страдающие с похмелья мужики собрались у Федора в избе для опохмеленья. Страдательно кряхтели, выпивали, закусывали, разговаривали, спорили. Изрядно подвыпив, вышли на вольный воздух покурить. Панюшка Каравайкин, успев выкрасть в чулане скалку, предлагал испробовать силу, искал, с кем бы потянуться. Состязаться с Панькой выискался один невзрачный мужичок по имени Игнат. Они, усевшись на лужайке, взаимно упёршись ноги в ноги, руками за скалку, начали тянуться, стараясь пересилить друг друга. Кряхтя, краснеют, тужатся, их жилы на шеях и руках