Состояние было – точно оборвалась связь со своими корнями и она, как дерево, подпиленное под корень, лежала на сырой земле, не в силах дотянуться до ее живительной влаги, и чувствовала, как ее зеленые листочки начинают сворачиваться и засыхать прямо на ветвях. Вчера в ее жизни были родные, что безоговорочно ее любили, несмотря на любые ее поступки. Любили просто за то, что она есть, как воздух, которым дышали, как воду, что пили, не чувствуя ее вкуса. Только теперь она стала понимать, что ни муж, ни дети не могут заменить родителей… Она будто лишилась крыла, под которым чувствовала себя в безопасности. Нет, у нее уже давно не было физической опоры со стороны родителей, но она знала, что их дом – это место, где ее действительно готовы заслонять от ветров жизни.

Неожиданно она почему-то вспомнила себя маленькой девочкой у отца на руках и так явственно почувствовала колючесть его свитера домашней вязки, пропитавшегося запахом дешевого табака. Руки обнимали ее так крепко и надежно, как никто уже после не обнимал. Она была оторвана от земли и твердо знала, что эти руки не уронят ее НИКОГДА. Она вспомнила, как однажды сразу после дождя они пошли с отцом в лес. Было так скользко, что она никак не могла подняться по глинистой горе. Она просто съезжала вниз, хотя отец и проделывал для нее ступеньки, вминая размокшую землю своими огромными сапогами. Он шел впереди, протянув ей назад руку и таща ее за собой на буксире. Нынче она чувствовала себя на той же глинистой горе. Только руку уже никто ей не протягивал… Она будто пыталась уцепиться за кусты, росшие тут и там вдоль ее пути; держась одной рукой за один куст, тянулась к следующему – и так передвигалась, все время обмирая внутри, что вот сейчас вырвет растение из земли.

Лидия Андреевна давно уже больше опекала мать, чем чувствовала ее помощь, но все равно она постоянно ощущала, будто солнечные лучи на лице после долгой и снежной зимы, это мамино желание защитить. В последние годы ее жизни, случайно слыша, как мать говорит о ней и внуках подругам, она удивлялась той ее гордости, которая напоминала пробившийся родник, придавленный камнем, что спокойно обогнул это препятствие и с радостным журчанием устремился под горку.

Осознание того, что она потеряла маму навсегда, пришло, когда Лидия Андреевна потеряла мамино колечко. Колечко было простенькое, серебряное с большим рубином, напоминающим ей гранатовое зернышко. Она знала, что это колечко носила мама, когда была молодой. Маленькая Лидочка чистила его зубным порошком, чтобы то блестело. Кольцо давно перестало влезать на мамины разбухшие от стирок и сырой земли подагрические пальцы. Когда Лиде исполнилось семнадцать лет, мама подарила его ей. Лидия Андреевна теперь точно еще раз похоронила маму. Напрасно она ходила неприкаянно по заводским коридорам и лабораториям, вспоминая, где до этого пробегал ее путь, и, заглядывая во все углы, в которые уборщица так любила заметать широким размахом швабры мусор. Колечко нигде не блеснуло. Она повесила на двери столовой объявление с просьбой вернуть потерю, хранящую память о любимых руках, если кто-то вдруг нашел ее кольцо. Но и это не помогло. Раньше, когда она смотрела на это колечко, то будто внезапно возникало мамино лицо, выныривало из зарослей сада, раздвигаемых родными руками. Она с горечью осознала, что повзрослела окончательно. Пока живы наши родители, мы все остаемся еще детьми. А теперь она взрослая – и входа в детство больше нет. Дверь закрыта навсегда. Замурована бетоном и слилась с непробиваемой стеной.

Она помнит свой страх, что дети станут кем-то совсем не тем, кем хотелось ей. Она как бы вычертила пунктиром генеральную линию их жизни – и любой их неосторожный шаг в сторону с этой линии, по которой надо было идти прямо, переставляя ногу так, чтобы пятка поднимаемой ноги опустилась аккурат к носочку той, что твердо стоит на земле, вызывал у нее ярость, налетавшую, словно шквалистый ветер, ломающий вековые деревья, но не устои.

У нее росли хорошие, домашние дети. Она ими гордилась и, если женщины на ее работе могли часами обсуждать, что их отпрыск неделями не появляется в школе, а из дома уходит на прогулку после десяти вечера, то, случись у нее такое, она бы, наверное, посчитала свою жизнь никчемной и неудачной. В то время, когда ее коллеги ругали своих чад, Лидия Андреевна начинала с придыханием рассказывать, какие у нее-то дети молодцы. Вася вон которую сессию на «отлично» с повышенной стипендией сдает и на английский ходит… А Гриша уже может сам готовить обед, и не только пельмени там или кашу, а вон даже бисквит испек по кулинарной книге!

С плохо скрываемой радостью, переполняющей ее, будто подходящее тесто, Лидия Андреевна хвалилась их успехами, но дети даже помыслить себе не могли, что это так. Им частенько приходилось слышать, что они дураки, ни на что не способны, ничего не понимают и никогда ничего путного из них не выйдет. Они давно почти не реагировали на ее ворчание, иногда начинали пререкаться с ней, но в глубине души понимали, что думает мама иначе. Но то, что она рассказывает о них постоянно с дрожью в голосе, как взвизгивающая собачка, завидевшая своих надолго исчезавших хозяев, удивило бы их неимоверно.

Лидия Андреевна смотрела на подрастающих детей и думала о том, что молодость миновала, раз у нее уже такие большие дети. Когда и как успела пролететь жизнь, она и не заметила.

В то же время, когда она смотрела на своих детей, у нее было чувство, что те по капельке забирают частичку ее. Она узнавала свои интонации, свою походку, свое выражение глаз. Когда в их дом приходили друзья Андрея, что были чуть моложе его, она с удивлением отмечала, что те разговаривают играющими голосами уже не с ней, а с их дочерью…

Она очень боялась, что с детьми может что-нибудь случиться, особенно с Гришей. Он все время казался ей маленьким, он и был в их семье самым маленьким. Подруги говорили ей, что она зря так опекает его. Мужчина должен быть защитником, а какой же такой защитник, если он растерянно смотрит на нее, столкнувшись с реальностью? Но Лидия Андреевна ничегошеньки не могла с собой поделать. В ней постоянно жило ощущение, что дети без нее потеряются в темном лесу жизни. Их обязательно надо крепко держать за руку. Отойдут на шаг – и потеряются. Там аукай – не аукай, не докричишься. Только и услышишь собственное эхо.

Если дети долго задерживались, она места себе не находила и начинала обзванивать всех их друзей. Дети злились на нее, когда на следующий день им с ехидством говорили, что их мать вчера их искала. Сын становился похож на маленького разъяренного хорька, которого в ее детстве поймали и подарили ей соседи. Глаза горели непримиримым огнем, рот искривлялся в преддверие то ли крика, то ли детского плача, обнажая неровный ряд мелких зубов. Шерсть вставала дыбом, поднимаемая электричеством, пробегающим по нервам. Погладь – и ударит током, упадешь замертво в шоке…

Ей удавалось держать детей в руках. Дальше изматывающих всех перепалок ссоры с детьми никогда не заходили: из дома никто не убегал, в следующий вечер возвращались с учебы вовремя, на телефоне часами в ее присутствии не висели, друзей табунами не приводили.

Как-то они с Андреем попали на киносеанс с серьезным авторским призовым фильмом, где в кинозале собралась солидная публика не первой молодости. В журнале, предваряющем фильм, показывали популярный тогда «Ералаш» про маленького бойкого мальчика. Этот короткометражный сериал состоял из отдельных веселых историй из жизни мальчишек, обычно кончающихся взрывом хохота его просматривающих. На сей раз история была такая. Папа пришел с работы – и застал маму в слезах. Она тут же ему сообщила, будто их сын собрался уехать из дома в Америку. Папа в отличие от плакавшей и скандалящей мамы, закрывающей входную дверь, точно ложась телом на амбразуру ДОТа, решил сыну подыграть. Он несколько минут подробно выспрашивает у сына, куда и зачем тот едет, и в конце концов предлагает подвезти его в аэропорт. Сын отказывается и говорит, что он едет на кораблике. Мальчик радостно выбегает из дома и вприпрыжку бежит по дороге, все уменьшаясь в глазах родителей, застывших в оцепенении на пороге дома. И вдруг он замедляет свой шаг, разворачивается и несется назад, все убыстряя свой бег. И вот уже счастливая мама распахивает свои объятия сыну, но сын пулей пролетает мимо ее рук, раскинутых крыльями, как у наседки, взбегает по ступенькам в дом, не обращая никакого внимания на предков, и через мгновение стремглав летит обратно, на ходу бросив: