В жарко натопленной караулке, на пустынной, утопающей в снегах станции под Пермью, усталый старшина, принимая этап, спросил прежнего начальника караула:

— Слушай, командир, напротив этих фамилий написано — «сопроводительные

прилагаются». Какие сопроводительные, где они?

— Не знаю, — пожал плечами начальник караула. — Мне никто ничего не передавал. Посмотри по подписям.

— Черт его знает, что они там, в Минске, намудрили. Ладно, принял, расписываюсь, — вздохнул старшина. — В Тобольске сдам как есть, а потом пусть сами разбираются, если это важно… Кстати, как там в вагонах? Блатные воду не мутят?..

* * *

Ранним солнечным утром, за Нижним Тагилом, когда эшелон, клубясь дымом, пересекал заснеженные леса перед западными склонами Уральской гряды, случилось первое чрезвычайное происшествие. К тому времени жизнь в вагонах как-то наладилась; люди, те, кто не замкнулся в призрачном мирке своего одиночества, начали общаться друг с другом, а в отсеках, где собрались бездомные, уже тихо и въедливо травили самых слабых. Так было и так будет всегда, стоит только людям оказаться в условиях, где каждый выживает за счет соседа. Редкие вкрапления «административных», которые по неопытности сели в те купе, теперь жались по полкам, задвигая свои чемоданы и мешки подальше под ноги. Под голодными взглядами свой собственный кусок хлеба приходилось есть как украденный, и совсем плохо было тому, кто так и не научился говорить «нет».

В эшелоне собрались те, кого государство не пожелало видеть своими гражданами. Сразу от входа три купе подряд занимали верующие: бородатые мужчины и тихие неприметные женщины в темных платках. При встречах возле туалета с другими ссыльными, они сразу опускали глаза и, шурша юбками, быстро исчезали в своих отсеках, занавешенных простынями. По вечерам из-за простыней слышалось печальное церковное пение. Казалось, что внешний мир не имел для верующих никакого значения, они жили в своей вселенной, еще более замкнутой, чем у погруженных в прошлое одиночек, таких, как женщина в желтом берете. Их эмоции подчинялись каким-то другим законам. Несколько раз Вера с удивлением замечала во взглядах женщин затаенную радость, словно они, в отличие от других, наоборот, возвращались из дальней ссылки домой.

Инженер, знавший в вагоне все сплетни, рассказал Алексею, что верующие всем приходом отказались от получения паспортов и последовали в Сибирь почти добровольно. Среди них был священник, отец Александр, кроткий, седой, невзрачный старичок, одетый в старенькую потрепанную рясу. В его выцветших глазах пряталось понимание чужой боли, похоже, он не разделял жертвенную радость своей паствы и больше других предвидел, что их ждет впереди. Священник знал, что недостаточно просто дать прибить себя к кресту, — надо еще, чтобы крест не оказался чужим. Батюшка, с его мудростью и сомнениями, был в приходе номинальным лидером. Ведь кроткие не могут вести за собой. За отказом прихожан стояли церковный староста и его жена. С одного взгляда на эту полную женщину можно было понять, что она больше думает о впечатлении, какое произвел их отказ на другие приходы, и еще не понимает, что идущие в горы чаще других срываются в пропасть.

Были бы жертвы, а палачи найдутся…

Еще ехали баптисты, ехали пятидесятники. Некоторые были с маленькими детьми. Между представителями разных конфессий простирались глухие непреодолимые стены, но в одном верующие были схожи: в каждом из них чувствовалось меньше страха перед будущим, чем у самых опытных уголовников или бездомных.

Соседнее с Измайловыми купе занимали блатные. Вопреки мрачным прогнозам инженера, первые дни их почти не было заметно. Сутками они сидели кружком в своем отсеке, варили на тряпках черный, как смола, чай и тихо беседовали. Там шел незаметный процесс выявления вожаков.

Однажды под утро, за Нижним Тагилом, когда эшелон в очередной раз простоял всю ночь под красным сигналом семафора, Вера услышала сквозь сон тихий стук в железную обивку вагона. Через минуту настойчивый стук повторился. Вера окончательно проснулась и, прислушиваясь, подняла голову. В купе все спали, за окном стояла предрассветная тишина, лишь где-то вдалеке каркала одинокая ворона, да похрустывал подмерзший гравий под ногами часового. Было слышно, как солдат прошелся вдоль полотна, затем шаги приблизились, и снова раздался тихий стук.

— Говори, — негромко ответил из соседнего окна чей-то сиплый голос.

— Козырь — у вас есть такой? Козыря позовите… — попросил часовой за стенкой вагона.

— Сейчас… Лужа, разбуди Козыря, — в соседнем купе завозились, потом кто-то грузно запрыгнул на верхнюю полку и, скрипя досками, подвинулся к окну.

— Говори…

— Козырь? Тебе весточка из четвертого вагона. От Левы Резаного, — торопливо зашептал солдат. — Он тебя видел при посадке. Тебя и еще кого-то. Держи… — гравий захрустел, в стенку вагона что-то стукнуло. Тугой шарик записки перелетел через решетку окна. Вера замерла, стараясь не пропустить ни слова.

— Спасибо, командир, — через несколько секунд раздался из окна тихий голос. — Мы тебе что-нибудь должны?

— Нет. Лева уже рассчитался, — солдат у вагона немного замялся. — У замкомвзвода просьба к вам маленькая. Где-то у вас женщина едет. Шапка у нее соболиная. А у жены ротного скоро день рождения…

— Понял. Сделаем…

Вера долго лежала с открытыми глазами. Сон пропал, на душе было тревожно, словно она только что обнаружила для себя новую, темную форму жизни. Люди — тени, которых она иногда замечала в подворотнях, вдруг потеряли свои неприметные, расплывчатые формы, материализовались и оказались на расстоянии вытянутой руки. Но самое главное, Вера поняла, что незримой клетки из запретов и наказаний между ними и остальными людьми больше не существовало. Хищники осторожно выходили из открытых вольеров, нюхали воздух и замирали после каждого шага.

Утром события начали развиваться очень быстро. Не успела Вера предупредить жену инженера о ночном разговоре, как в их купе неожиданно зашел один из уголовников — мрачный мужчина с изъеденной оспой лицом. Не обращая на присутствующих никакого внимания, он молча сел на нижнюю полку и прикрыл глаза.

— Простите, но здесь занято! Вы, наверное, ошиблись… — звучно начал инженер, но в его тоне, наверное впервые, все почувствовали растерянность. Уголовник посмотрел на него как на пустое место и молча поднес палец к губам. Происходящее выглядело такой нелепицой, что инженер сразу осекся и замолчал на полуслове. Никто не заметил, что в то же время в другом конце вагона, в отсек бездомных, как бы между прочим, зашел еще один уголовник. Блатные незаметно блокировали подходы к тамбурам. Из соседнего купе доносились глухие голоса.

Происходило что-то непонятное. Вера испуганно посмотрела на жену инженера, женщина перехватила ее взгляд и сразу побледнела. Голоса за стеной звучали все громче и громче, общий тон спора постепенно повышался, и