травмой ноги выиграла золото. Ну и американцы — не исключение. Собственно, та телевизионная голова рассказывала про Кэрри Страг, которая, несмотря на травму лодыжки, вышла к брусьям и заработала свои олимпийские баллы. Клинтон её поздравил, она стала национальным героем, «снялась для обложки журнала “Sports Illustrated” и появляясь со всеми членами команды на коробке быстрых завтраков “Wheaties”». Судя потому, что эти коробки завтраков упоминаются во всех биографиях гимнастки, это что-то вроде ордена (да, я знаю про традицию изображений на американских коробках, это была ирония, но вообразите фантастику будущего, где вместо государственных наград будут давать месяц покрасоваться на упаковке, а уж кто спас мир, тому — полгода). Пишут, что Страг «В Вашингтоне устроилась штатным помощником в Управление Президентской студенческой перепиской США. В следующем году перешла на работу в канцелярию Генерального Советника в Министерстве финансов, а в марте 2005 года получила назначение в Управление Министерства юстиции по делам несовершеннолетних и профилактики преступности», — не знаю, символ ли это успеха, но явно жизнь удалась.

Впрочем, мне интересна не награда, а то, как устроено восприятие поступка.

Я начал перекладывать профессиональную травму на разные профессии и обстоятельства и размышлять о том, как мы воспринимаем героическое. Погибнуть, вынося ребёнка из пламени, безусловно сертифицированный подвиг. А вот погибнуть на беговой дорожке, упав после финишной черты — подвиг или нет?

Чем травма такого рода отличается от травмы, наносимой химпрепаратами. Представьте человека, что ради спортивной победы съел массу таблеток, вредных для здоровья — структура этого события практически такая же. А вот миллионер в своей погоне за миллиардом преуспел, но нажил себе невроз или, к примеру, инфаркт. Аналогична ли эта производственная травма олимпийской? Тоже ведь человек выиграл в конкурентной борьбе, сжав зубы, бился с равными себе, а то и превосходящими по силе противниками, и получил свой приз. Да и доходы у многих спортсменов тоже миллионные — футболист за сезон зарабатывает несколько Нобелевских премий.

В чьей-то системе координат это ненужная жертва, а в другой — нормальная. Ну, в античности умирали и не за такое. Конечно, существуют и другие шкалы ценностей, кроме моей. Они предполагают служение своему делу — развлечению публики — столь важным, что оно стоит и здоровья, и самой жизни. Можно заменить спортсмена на актёра, и тогда жертва даже мне кажется более осмысленной. Это давно поэтизировано: «Ах, он, уже с остановившимся сердцем, договорил свой монолог…» — и проч., и проч. Если же превратить героя в военнослужащего, то идея риска жизнью и здоровьем и вовсе окажется обыденной.

При этом на нашем историческом этапе потолок физических возможностей человека уже достигнут. На лицо фармакологическое соревнование, что не кончается и после соревнований. Где-то в холодильниках лежат тысячи пробирок с мочой, и вечно идёт тихая война другой химии. Совершенствуя свои методы, она может задним числом лишить любого чемпиона медали — хоть и десятилетней давности. Химики приходят и уходят, да, но результаты у всех ровно одинаковые. И затея обесценивается: оказывается, нет соревнования, как нет соревнования между одинаковыми стаканами в буфете. Знающие люди рассказывали мне какие-то чудовищные подробности вроде того, тренировки состоят из триады «боль — сверхболь — агония», а потом даётся полминуты на отдых. И что после упражнения пловец приподнимается над бассейном и его тошнит в специальный тазик, который предусмотрительно поставлен у бортика: в крови столько продуктов распада, что возникает аутоинтоксикация. Я, конечно, этих вещей не видел, но знающим людям верил, да и такое хорошо вписывается в мои профанические представления о мире спорта. И он оказывается смертельным не только на беговой трассе или ринге, а просто на тренировках.

Всё упомянутое современная цивилизация предлагает мне считать подвигом. То есть я вижу контракт между обществом на стадионах и у телевизоров и гладиаторами на арене. И в качестве дополнительной платы гладиаторам мне нужно уважать их членовредительство. Кстати, я вовсе не отрицаю этого уважения, нет. Просто по аналогии, отчего не уважать наркоманию рок-звезды, её распад умственный и физический — ведь он происходит в рамках аналогичного контракта по развлечению публики. Но, с другой стороны, лётчик-испытатель (а я их знал в силу биографических обстоятельств), тоже профессия вредная, но вызывает у меня безоговорочное уважение.

Есть, правда, и игровые виды спорта, но и они в своих высших проявлениях вызывают у меня сомнения.

Но философская задача даже шире — речь идёт о любой профессиональной травме «другого», которая идёт в дополнение к заработной плате. Где та грань, которая разделяет восхищение честного обывателя и раздражение от какого-то невыраженного обмана. Где грань между воодушевляющим подвигом, который позволяет обывателю превозмочь свои невзгоды, и самопожертвованием миллионера на стадионе? Вопрос, да.

В идеальном мире я бы предположил вместо спорта царство физической культуры. Это сюжет для фантастического рассказа об Олимпийских играх, где выигрывает тот «у кого здоровье лучше» в совершенно медицинском смысле. Но это уже совсем другая история, никаких поставленных выше вечных вопросов не разрешающая.

2022

Гопники

Где мои семнадцать лет на Большом Каретном?

Владимир Высоцкий

Я живу в Марьиной Роще и слышу, как меняется что-то в лице у стариков, только они слышат это название. Но бараки, что были здесь, сломаны ещё в середине семидесятых, шпана прежних времён расселилась на кладбищах, а их потомки рассеялись. Но как-то при мне заговорили об одном феномене: состоявшиеся люди хвалятся тем, что в детстве были драчунами, мучили животных и воровали по мелочи. Один публицист даже украл детскую коляску, а потом хвастался прочностью её ткани, пущенной на поделки. При этом иногда делают вывод, что причина — в советском воспитании и детском чтении. Действительно, Незнайка симпатичнее Знайки, а Кибальчиша, который лез отовсюду, хотелось кем-то укоротить и, за неимением лучшего, Плохишом. Потом власть переменилась, и оказалось, что самый успешный образ гопника был создан в отечественном кино искусствоведом, кандидатом наук Сергеем Бодровым. Специалист по искусству Возрождения выходит куда лучим гопником, чем настоящие.

Первый фильм «Брат» был в этом смысле очень интересен (там собраны едва ли не все архетипы того времени — миф о культурной столице, миф о чеченском ветеране — это, правда, вызвано по телефону из таксопарка им. Скорцезе… Ну и мифы о хиппи и рокерах), а второй был уже открытым гимном гопничеству, причём уже идеологического толка. Искусствовед исполняет роль Оскара Уальда, который, (согласно легенде) увидев некоего нищего в рванье, отвёл его в дорогой магазин, купил ему там роскошный костюм и