Один из мальчиков прячется в сундуке и засыпает, меж тем его ищут в лесу.

Только собака сторожа может найти спящего, и вот один из детей как бы обретён наново.

Собаке в награду дают колбасы, и сторожу отрезают полкруга — откуда взялась колбаса, неясно. Но тут, как и во всём этом тексте, мы находимся в пространстве условностей.

В этот момент в рассказе опять возникает некоторая неловкость — непонятно, зачем геолог возит с собой ключ от комнаты (а не от сейфа, скажем) — злоумышленник легко вскроет дверь топором, не говоря о том, что есть сторож, для чего эта предосторожность — непонятно.

Но теперь, допущенные в другую комнату, мать и двое её сыновей ставят там ёлку и украшают её самодельными игрушками.

Нужно сделать отступление: для героев Гайдара — ёлка важное нововведение. Примерно с 1927 года рождественские ёлки были под запретом. «Рождественская елка — это фетиш. Выбросив иконы за окно, мы прячем бога за елку. С этим позорным явлением необходимо кончать. Конечно, нет и не должно быть места ни елке, ни рождественским подаркам»[37]. — писал журнал «Безбожник у станка» в 1928 году. Накануне 1936 года рождественская ёлка превращается в новогоднюю и легитимизируется. Возвращается и сюжет из упомянутого рассказа Бонч-Бруевича. Имя Ленина как бы осеняет новую традицию.

Наконец, возвращаются геологи, и в тот момент, когда подходит время встречи Нового года, все они собираются вместе. Дальше у Гайдара чудесный оборот: «Когда был накрыт стол, потушили лампу и зажгли свечи. Но так как, кроме Чука с Геком, остальные все были взрослые, то они, конечно, не знали, что теперь нужно делать»[38].

Геологи достают баян и пляшут.

«Теперь садитесь, — взглянув на часы, сказал отец. — Сейчас начнется самое главное.

Он пошёл и включил радиоприёмник. Все сели и замолчали. Сначала было тихо. Но вот раздался шум, гул, гудки. Потом что-то стукнуло, зашипело, и откуда-то издалека донесся мелодичный звон.

Большие и маленькие колокола звонили так:

Тир-лиль-лили-дон!

Тир-лиль-лили-дон!

Чук с Геком переглянулись. Они гадали, что это. Это в далекой-далекой Москве, под красной звездой, на Спасской башне звонили золотые кремлёвские часы»[39].

В этот момент наступает новая соборность — единение всех граждан. При этом в рассказе Гайдара страна ужимается до размеров одного часового пояса — если бы часовая разница с Москвой составляла бы часов пять, то Чук и Гек давно спали, а на дальнем востоке начало бы светать.

Но в этом сказочном пространстве Новый год встречают все — москвичи, геологи, командир бронепоезда и вообще каждый советский гражданин.

«И этот звон — перед Новым годом — сейчас слушали люди и в городах, и в горах, в степях, в тайге, на синем море.

И, конечно, задумчивый командир бронепоезда, тот, что неутомимо ждал приказа от Ворошилова, чтобы открыть против врагов бой, слышал этот звон тоже.

И тогда все люди встали, поздравили друг друга с Новым годом и пожелали всем счастья.

Что такое счастье — это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовётся Советской страной»[40].

Ну, про сторожа и ключ все же понятно. Ямщик долго торгуется, потому что у героев нет обола или драхмы, понятных ему денежных единиц, которые положено брать с путников (ну, или каких-то языческих сибирских подношений). Потом они прибывают к закрытым дверям. У врат закона, как мы знаем, стоит привратник — точно так же, как и святой Петр у врат Рая. Пускают, да не сразу. Ключник говорит, что в главное сакральное пространство можно попасть только после испытаний.

В данном случае, в отличие от притчи Кафки, двери открывают и героев пускают внутрь. Тут вопрос, можно ли оттуда вернуться, как Данте. Это советский рай. Как мы знаем, выбраться из советского рая очень нелегко. Но тут разница — из советского рая выбраться нелегко, но можно. При этом бывали случаи, когда это происходило индивидуально, а иногда — групповым способом.

Рассказ был экранизирован в 1953 году. Сценарий к фильму писал знаменитый литературовед Виктор Шкловский, известный своим эсеровским прошлым, игрой в прятки с чекистами, бегством по льду Финского залива из Советской России и возвращением обратно.

Что же из этого следует?

Во-первых, то, что традиция истории про зимнее чудо не прерывается все советские годы.

Во-вторых, судя по всему, жанр рождественского рассказа, что читался, часто вслух в кругу семьи, сместился от литературы к кино. «Ирония судьбы», «Чародеи», ныне забытый фильм «Эта весёлая планета» — дополнены сейчас сотнями фильмов о бытовом чуде, что случается уже не в рождественскую, а в новогоднюю ночь.

Ну и, наконец, в-третьих, медленное и внимательное чтение хрестоматийных текстов может раскрыть в них неожиданные смыслы — это ли не чудо?

Забор

(знак собственности, символ достижений и преграда искушению)

Наша мечеть ― открытое небо, а город ― необозримая степь, где никому не тесно и где ни стена, ни забор не удерживает воли.

Фаддей Булгарин. «Иван Иванович Выжигин» (1829)

Про философию забора как разграничительного сооружения написаны тысячи книг. Самый знаменитый забор — Китайская стена, которая видна из космоса. Вторая великая стена — Берлинская, про которую невозможно сказать, исчезла она или нет, потому что, часть её существует в виде памятника. Интересно, что при своём возникновении она подавалась как средство ограждения от опасности извне, но мгновенно стала сооружением, препятствующим выходу наружу (и тем и осталась в истории).

Третья знаменитая стена — кремлёвская. И она уже особый символ, потому что совмещена с кладбищем. Это старая традиция — хоронить своих родственников у порога дома, чтобы они защищали его от незваных пришельцев.

Самый длинный забор, защищающий часть Австралии от кроликов, из космоса не виден, но длиннее Китайской стены и тянется на пять с половиной тысяч километров.

Метафизика же русского забора начинается со знаменитой фразы Ключевского о том, что «русские границы на востоке не отличались резкой определенностью или замкнутостью: во многих местах они были открыты; притом за этими границами не лежали плотные политические общества, которые бы своей плотностью сдержали дальнейшее распространение русской территории»[41].

Забор Востока — нечто бессмысленное в силу огромных пространств, забор Запада — нечто рациональное. Поэтому