— Не понимаю я вас, товарищ капитан. Найти вора мой долг. Профессиональная честь, если позволите.

— Честь? А ты не боишься, сынок? Молодец, что не боишься. А я вот боюсь. Меня уже предупредили. Не жди, когда они придут к тебе и тоже предупредят. Сувать нос в чужие дела нельзя. Нельзя! У них сила. Огромная сила. А ты кто? Маленькая букашка, которая хочет остановить гигантскую машину.

— Товарищ капитан, подождите, — волнение Угробова потихоньку переходит ко мне. Бред, он может и бред, но просто так человек говорить не станет. Если в каждой шутке есть доля правды, то в каждой угрозе должна быть частичка истинной опасности. — Кто вам угрожает? О какой силе вы говорите?

Капитан Угробов делает неопределенный жест в воздухе. Что-то такое огромное, бесформенное:

— Сила у них! А тебя, Пономарев, растопчут. И даже твоя железная Баобабова не поможет. Ты же не оловянный солдатик. Одно пятно останется.

Краем глаза улавливаю стремительное движение за окном. Такое же, как и на квартире у капитана. И я почему-то чувствую — это не голуби. Слишком большая тень.

— А-а-а! — кричит страшным голосом капитан и, вскидывая руки, валится, складываясь, словно стремянка. И в глазах его столько боли, отчаяния и вины, что мне становится страшно. Даже не за себя и не за капитана. Страшно за этот мир, который вот так, безжалостно уничтожает лучший генофонд российской милиции.

Звук упавшего тела не приводит меня в чувство. Наоборот, замираю, сжатый ужасом.

Из-под груди капитана Угробова, опера и человека, вытекает красный ручеек. Он ярким пятном заливает пол, увеличиваясь, дотрагиваясь до неподвижных пальцев капитана. И кажется, отражается в этой луже, которой просто не должно быть, белое лицо капитана. Это красиво. Если бы не было бы так страшно.

Вот такая она, жизнь.

Мой заглушенный ладонью крик привлекает внимание.

В кабинет кто-то заглядывает. К моему крику присоединяется еще один. Не стесненный преградами рук. Это из отдела кадров.

— Капитана убили!

Словно сирена гражданской обороны. Кажется, так умеют визжать только кадровики.

В дверях собирается толпа. Испуганные глаза перескакивают с красного пятна на неподвижное тело капитана. С тела капитана, на неподвижное тело молодого лейтенанта, столбом стоящего посередине комнаты. И глухой ропот, в котором слышатся отзвуки далекого, чуждого нашему обществу линчевания, рождается, подбирается ко мне, запуская часы последних мгновений жизни.

— Вот ведь свинство…., — в мерцающем растерянном тумане возникает лицо Марии. — Десять лет до пенсии и три дня до получки. Натуральное свинство. Леш, ты зачем его?

Странно, но голос Баобабовой немного успокаивает. Нет в нем ни паники, ни обвинения. Или просто душа успела огрубеть за неделю работы.

— Это не я, — говорю и усмехаюсь. Потому, что знаю. Любые слова сейчас банальны. Так всегда говорят те, кого ловят на месте преступления. Все мы виновные невиновны.

— Понятненько, — тянет Баобабова. — Сам упал. И разбился вдребезги. Давай-ка, Пономарев, ручки вверх. По-хорошему прошу.

Бессмысленно. Бессмысленно и глупо вот так завершать только начавшийся взлет. Все против меня. А вдруг капитан был прав и его смерть только начало конца. Но кто стоит за ужасной смертью? Кто эти таинственные голоса? Чьи тени мерещатся мне? Одни вопросы, на которые я, возможно, никогда не найду ответов.

— Не виноват, — повторяю, чувствуя, что никто уже не поверит. Вот оно — тело. Вот он — я. И красная густая лужа, в которой отражается оскаленное лицо Угробова.

Прапорщик Баобабова перешагивает через труп, трясет перед моим носом наручниками. Неприятный звон. Заунывный.

— Самостоятельно сдашься, или принудительно?

Сопротивление собственному напарнику в данной ситуации будет выглядеть глупо. Протягиваю руки. Какая смешная ситуация. Еще немного, и мы могли бы вот так застегивать наручники на запястьях настоящего преступника.

— Да ты пьян?! — Мария дергает носом, принюхиваясь.

Отрицательно мотаю головой. Впрочем, Машка и сама поняла, что я физически не успел бы за время ее отсутствия набраться. Да и не употребляю я.

— Ну-ка, ну-ка, — у нас одновременно возникает одна и та же мысль, но первой к телу капитана подскакивает Баобабова.

— Не трогайте тело до прибытия следственной группы! — советуют из толпы любопытных.

— Я сама следственная группа, — отмахивается Мария, переворачивая труп.

У трупа довольное выражение лица, слюна в уголке губ и перепачканное кровью лицо.

Сквозь плотные тела зевак протискивается секретарша Лидочка. Картина «склонившиеся сотрудники особого отдела над телом капитана» ее не расстраивает.

— Вот вы где, товарищ капитан.

Мы с Баобабовой переглядываемся и одновременно спрашиваем:

— Так он… того?

— Как вернулся без пистолета, так и расстроился, — вздыхает Лидочка. — Сказал, что без оружия он как бы не при должности. Я еще специально в магазин за томатным соком бегала.

Пока Мария производит качественный анализ красной жидкости, внешним видом напоминающей кровь, размышляю над тем, что за один сегодняшний день слишком много совпадений с соком. Сначала у капитана дома, сейчас у нас в кабинете. Или у капитана устоявшиеся вкусы, или кто-то старательно намекает на возможные негативные последствия.

Во время качественного анализа жидкости, капитан Угробов разлепляет глаза, видит склонившиеся над ним лица, обнимает за шею секретаршу и заплетающимся языком сообщает всему народу:

— Лидка?! Пиши приказ. Всему личному составу немедленно….

Что необходимо сделать всему личному составу остается загадкой. Капитан бормочет слово, похожее на «стерва» и уходит в обратный рейс.

— Лейтенант Пономарев! — Баобабова вытирает руки, испачканные в красной обследованной жидкости о штаны капитана. — Сообщаю, что обвинение в преднамеренном убийстве капитана Угробова с вас снято лично капитаном Угробовым. Следствие выражает огромную благодарность всем присутствующим за помощь и просит немедленно доставить капитана по месту жительства. Можно и на диван в приемной. Лесик, руки опусти.

Выносом тела руководит секретарша Лидочка. Поднимать на плечи Угробова она запрещает, руководствуясь тем, что капитан привык всю жизнь твердо стоять на земле. Тело волокут за ноги. Капитан Угробов не возражает.

— Вот ведь как мужика беда скрутила, — вздыхает Мария, провожая взглядом повеселевшую процессию. — Я, помню, тоже рацию посеяла. В центральном гастрономе в засаде сидели. Так потом тоже три дня отходила. Начальство думало, что загнусь. Ничего, выкарабкалась. А что тут у вас произошло?

Вкратце пересказываю диалог с капитаном. Про тень за окном не упоминаю. Мария и так иногда на меня странно посматривает, а тут еще некие подозрительные тени, которые, не исключено, существуют исключительно в моем воображении. Птица пролетала, туча проплыла, самолет потерялся. А все остальное лишь домыслы.