— Попрошу родственников и знакомых покинуть палату, — тоненьким голоском заявила пигалица, стараясь придать тону строгость. Строгость не получилась. Получилось этакое детско-наивное «сюси-пуси».

Пряча улыбку, я нагнулся к Люсе.

— Пойдем, — взял ее под локоть. — Будем ждать возле операционной.

Операция затянулась до часу ночи. В половине девятого, опустив грузовым лифтом на третий этаж каталку с Владиком, реаниматологи ввезли его в операционную. Минут через пятнадцать туда проследовали две медсестры, а ровно в девять из ординаторской показалась внушительная процессия хирургов и медленно, выражая всем своим видом профессиональную сосредоточенность, направилась в операционную. Посередине шел мощного телосложения старик с крючковатым носом и надменно поджатыми губами — надо понимать, тот самый «знаменитый» профессор Милыптейн. Справа от него шагал ассистент — хирург средних лет, отнюдь не уступающий в комплекции профессору, а слева сопровождал интерн Левушка Матюхин. Этакие «Три богатыря» Васнецова на современный лад. Один вид «богатырей» внушал не то что доверие, а стопроцентную уверенность в блистательном исходе операции. Косвенным подтверждением тому было и молчание дара предвидения. Никогда в «воспоминаниях будущего» ничего хорошего мне не представлялось. Взять хотя бы финал скачки на Большой приз города — исчез дар предвидения, и все тут. А как пакости накликать — это завсегда пожалуйста…

Сидя с Люсей на стульях у стены, мы проводили хирургов взглядами, не смея произнести ни слова, чтобы не нарушить их предоперационный настрой. Лицо ассистента профессора показалось мне знакомым, причем почему-то представлялось, что встречались мы с ним где-то в пивной. Глупее мысли возникнуть не могло. Наверное, был у меня случайный собутыльник, похожий на хирурга, и теперь ассоциативная память изволит со мной шутки шутить в самый неподходящий момент.

Перед операционной медсестра, сопровождавшая хирургов, суетливо забежала вперед, распахнула дверь. И хирурги соответственно рангу торжественно вошли. Медсестра закрыла за ними дверь и направилась в ординаторскую.

Я посмотрел на Люсю. Она сидела никакая, вперившись пустым взглядом в двери операционной. Досталось ей — ночь без сна, день в тревоге, теперь операция… Вероятно, захочет и эту ночь быть у постели Владика.

Я подхватился со стула и догнал медсестру.

— Извините, сестричка…

— Да?

Она остановилась и обернулась. Приятное у нее оказалось лицо. Доброе, как у сестры милосердия. Редкость по нынешним временам, особенно в медицинском учреждении.

— Скажите… после операции кто-нибудь находится с пациентом?

— Обязательно, — заверила она. — Реанимационная сестра, да и врач-реаниматолог от него не отходит, пока состояние не стабилизируется.

— А… А кто будет у Владика врачом-реаниматологом? Или еще не известно?

— Известно, — улыбнулась медсестра. — Светлана Анатольевна. Она сейчас с ним на операции, а затем будет из наркоза выводить.

— Она достаточно опытная?

— Вы скажете! Ученица Лаврентьева. Ее на все сложнейшие операции вызывают — рука у нее легкая. Знаете, каких она пациентов с того света возвращала? Никто уже не верил. А у вашего друга состояние средней степени тяжести. Так что все будет в порядке.

— Спасибо.

Медсестра с обликом сестры милосердия мягко улыбнулась.

— Это вы Светлане Анатольевне при случае скажете.

Немного ободренный, я вернулся к Люсе, и потянулись долгие часы ожидания. Где-то в полночь, заметив, что девушка стала как бы выпадать из реальности, то ли засыпая с открытыми глазами, то ли погружаясь в обморочное состояние, я перехватил в коридоре медбрата и поинтересовался, есть ли в больнице буфет, где можно выпить кофе и съесть пару бутербродов. Оказалось, что буфет есть, но работает он только в дневное время, а разжиться чем-нибудь съестным посреди ночи ни в больнице, ни где-либо поблизости никак нельзя. Впрочем, за двадцать долларов медбрат разжился-таки на две чашки растворимого кофе и два бутерброда с вареной колбасой.

Люся от бутербродов отказалась, а кофе выпила. Он ее немного взбодрил, но ненадолго. Вскоре она снова начала впадать в беспамятство с открытыми глазами. К счастью, в это время дверь операционной открылась, и вышел интерн Матюхин.

Я вскочил. Люся попыталась встать, но у нее ничего не получилась. Она так и осталась сидеть, судорожно вцепившись рукой в спинку соседнего стула и со страхом уставясь на вышедшего интерна.

— Все хорошо, — кивнул еще издали интерн. Он приблизился. — Операция прошла успешно. Недельки три полежит в больнице, потом месяц реабилитации, и будет абсолютно здоров.

Люсины плечи мелко задрожали, она беззвучно заплакала.

Матюхин перевел взгляд с нее на меня.

— Просьба небольшая, — сказал он. — Сейчас выйдет профессор, так вы, пожалуйста, с благодарностями к нему не приставайте. Устал старик. Ему отдохнуть надо.

Я кивнул.

Дверь распахнулась, и из операционной грузно вышел профессор Милыитейн, поддерживаемый под локоть ассистентом. Надменная брезгливость напрочь исчезла с губ профессора, уступив место блаженной улыбке. Он проковылял к нам, остановился напротив Люси и потрепал ее по щеке.

— Не плачьте, девица! — ласково сказал он. — Мы еще на вашей свадьбе погуляем.

Профессора пошатнуло, и ассистент еле удержал его. Люся не нашлась, что ответить.

— Пошли, Илья Григорьевич, — предложил ассистент, увлекая ведущего хирурга к ординаторской, и скользнул по мне взглядом. Странный это был взгляд: острый как укол и потому неприятный и непонятный.

Мильштейн устало кивнул, сделал шаг, но вдруг остановился и с ехидцей посмотрел на ассистента.

— Коллега, не понял, вы мне скабрезности предлагаете произносить или за бутылкой гонца послать?

Ассистент недоуменно посмотрел на профессора, затем рассмеялся и покачал головой.

— Опять вы со своими правилами русского языка, — сказал он. — Идемте.

— Идем… — согласился профессор, и они стали удаляться.

— Кстати, по поводу гонца… А не кажется ли вам, профессор, что после столь блестящей операции и водочки выпить не грех? — спросил ассистент.

— Непременно, коллега, всенепременно! — с молодым задором согласился профессор. — С устатку ве-есьма пользи-тельно!

И тогда на сердце у меня потеплело, и я отказался от замысла наслать на них Рыжую Харю. Даже неприятный взгляд ассистенту простил. Похоже, ерничая в душе над хирургами, я их сильно недооценил. Не пять часов назад, а именно сейчас сам бы с дорогой душой пять тысяч долларов отдал и искреннее спасибо сказал. Если уж государство не ценит их искусство, то кто-то же должен благодарить? Не побираться же хирургам на паперти…