всегда много народу, и было такое ощущение, что там просто жарко от творческого напряжения. Вокруг ЛИТО кучковались студенты филфака и химфака, археологи, фармацевты и птушники. Появлялись и старики – связующее звено с Серебряным веком и оттепелью. В стихах учеников Сосноры явственна игра со словом, близкая молодым Владимиру Маяковскому и Игорю Северянину».

Я играю на скрипке.

Луч в ладонях играет.

Я в крылатке и в шляпе и в нимбе,

и внимают мне – камни внимают.

Я по виду никто – или кто неизвестно по сути,

в круг от ламп никому не знакомый войду я

пальцы струн целовать.

Ты фиалка и кудри в вельвете.

Двери в рай приоткрыли – и дует.

А. Иконников-Галицкий

Изольда, ты вышла изо льда

И в лед возвратишься опять.

Танцуй предо мною за сольдо,

За горку осенних опят,

Поганок галлюциногенных,

Мохнатых еловых грибков,

Под сонмы оргазмов мгновенных,

Под трепетный лепет стихов.

Е. Мякишев

Закат субкультуры ЛИТО совпал с закатом Советского государства. Последним прибежищем литературного полуподполья стали переводческие семинары. Во Дворце молодежи с 1982 года действовал переводческий семинар Виктора Топорова, при Союзе писателей – Эльги Львовны Линецкой.

Отец Григорий: «Может быть, только особо надо сказать о переводческом семинаре Виктора Леонидовича Топорова, там действительно были какие-то большие интеллектуальные цели, и они как-то достигались».

Евгений Мякишев: «Дружеская среда, где сейчас, оглядываясь на пройденный путь, я вижу, что я как-то рос духовно и учился правильно относиться к этому миру».

ЛИТО образца 1970-х исчезли, их участники повзрослели, состарились, не только не перевернув мироздание, но и не сподобившись земной славы. Ленинград эпохи застоя не создал такой успешной поэтической когорты, как предыдущее поколение. Время не способствовало поэзии.

Геннадии Григорьев

А что я оставлю, когда я уйду?

Чем имя в потомках прославлю?

Наследства не будет. Имейте в виду:

Я вам ничего не оставлю.

И берег балтийский, и крымский прибой,

И яхту, и парус на мачте —

Я весь этот свет забираю с собой,

Живите без света.

И – плачьте!

Г. Григорьев, «Завещание»

В марте 2007 года ушел из жизни поэт Геннадий Григорьев. От него остался только один прижизненный сборник стихов. Но с тех пор Геннадий Григорьев, один из самых сильных ленинградских поэтов поколения 70-х, был много раз издан, существует ежегодно вручаемая Григорьевка – поэтическая премия. Геннадий Григорьев был человек безбытный. Придумал стихотворение, прочитал, приятелям понравилось, ну и ладно. Жил, как говорили в его юности, «в стране поэзии».

«Моя любовь и молодость совпали с зарей социализма развитого», – писал Геннадий Григорьев. Он родился в 1949 году и свои главные стихи написал на рубеже 60–70-х. При жизни его считали скорее городской достопримечательностью и часто путали с более известным однофамильцем Олегом. Он жил во внешне благополучную, но совершенно не созданную для поэзии эпоху.

Владимир Рекшан: «Мы поколение, которое прожило относительно легкую жизнь в социальном смысле, но с некоторыми ограничениями, которые ощущались. Границы, возможностей были обозначены, но в пределах этик границ ты мог жить, как хотел. Эта лирическая вялотекущая эйфория, так или иначе связанная с алкогольными напитками, довела это поколение до перестройки».

Говорить и сочинять стихи Гена Григорьев начал одновременно. Его врожденный, органический талант почти не нуждался в шлифовке. Детские стихи Григорьева по форме не уступают взрослым: звонкий ритм, классическая рифма, злободневное содержание.

Галина Григорьева: «Просто у него какой-то дар был. Никто его ничему не учил. Он сам взял и в восемь лет сочинил:

Как у дедушки Ивана

И корова, и сметана.

А теперь коровы нет,

На то хрущевский есть запрет».

Геннадий Григорьев как поэт сформировался в ленинградском Дворце пионеров, в литературном клубе «Дерзание». С момента появления он удивил абсолютно зрелыми стихами и той неожиданной, чрезвычайно веселой манерой, которой он был верен всю жизнь. Он так и не вышел из юности, практически не эволюционировал, каким был поэтом в 19 лет, таким он оставался и до 50-ти с хвостиком.

Николай Голь: «Это из стихотворения 1968 года:

Кого-то бьют по морде,

Кого-то взяли в плен,

На стихотворном фронте Пока без перемен.

А выправка пользительно,

А нам ни встать, ни лечь,

И по своим позициям своя картечь.

Не захмелеешь с водки.

Давай, ребятам, бром.

За что мы пьем?

За сводки Информбюро.

Сорвет погоны ротные, сорвет ремень.

На стихотворном фронте – без перемен.

Но это уже совершенно узнаваемый Григорьев».

Н. Голь и Г. Григорьев

Педагог «Дерзания» Нина Алексеевна Князева не столько учит, сколько любит учеников и поэзию. Григорьев сразу становится звездой, его в лицо называют гением и водят по компаниям и квартирам как первоклассного поэта-импровизатора.

Виктор Топоров: «Клуб „Дерзание” скорее оказался средой, сформировавшей его как молодого наглого мужчинку. Хотя это изначально было в нем заложено генетически и средой, где он проникся такой иллюзией, что стихи – это важное и ответственное, самое важное дело на свете».

Еще в «Дерзании», в 19 лет Григорьев пишет «Этюд с предлогами» – настоящую поэтическую и жизненную программу:

И, конечно же, не вдруг и не к нам

В закрома посыплет манна с небес.

Только мне ведь наплевать на…

Я прекрасно обойдусь без… <…>

И пока в руке не дрогнет перо,

И пока не дрогнет сердце во мне,

Буду петь я и писать про…

Чтоб остаться навсегда вне…

Этой программе он не изменит – прекрасно будет обходиться без любых материальных благ и останется вне любых объединений и определений. Но в 1968 году это поэтическое заявление кажется юношеской бравадой. Ни стихи, ни мировоззрение, ни социальное положение не вызывают сомнения в его успехе.[2]

У Геннадия счастливая юность. Две младшие сестры, обожавшая его мама, Тамара Николаевна, и очень уважительно относившийся к нему отец, Анатолий Иванович, крупный строительный начальник. Я помню как на первом курсе мы с Геной и