Было полдесятого, не слишком поздно, чтобы звонить детям. Она застала Бертрама дома.

– Ты в последнее время отца видел? – Она слышала разговоры, смех и музыку.

– Это не может подождать? У меня гости.

– Ну так выйди в другую комнату. Я только хочу знать…

– Мама, я не могу сейчас говорить. Я перезвоню тебе завтра. – Он положил трубку.

А это она купила ему квартиру в кондоминиуме, в которой он гуляет со своими гостями. И это она к его жалкому заработку фотографа выделяет ежемесячную прибавку, без которой он бы не гулял с его гостями. И если бы она не протащила его через школу и выпускные, так он и фотографом бы не стал, и не было бы у него друзей и подруг, с которыми он там гуляет. Сабина глубоко вздохнула. Она запретила себе снова звонить сыну и призывать его к ответу. Она позвонила дочери:

– Ты в последнее время отца видела?

– Зачем тебе?

– Видела?

Дочь слышимо перевела дух, и Сабина не знала, выражалось ли этим возмущение настойчивостью матери или смирение с необходимостью дать требуемые объяснения.

– Твой отец прислал ко мне свою жену.

– Мы никогда не говорили об отце. Возможно, надо было. Но я не хочу начинать это ночью и по телефону.

– Ночью? Еще десяти нет.

– Милена не сказала тебе о его состоянии?

– Сказала, но с вами он обо мне говорил? Ты знаешь, зачем он хочет меня видеть?

– Нет. И я не знала, что он хочет тебя видеть. Я не могу тебе помочь, мама.

Сабина подождала, не скажет ли дочь что-нибудь еще, хотя понимала, что ждет напрасно.

– Тогда спокойной ночи!

– Тебе тоже.

Сабина положила трубку раньше, чем это могла сделать дочь. Милена упоминала письмо, написанное Михаэлем. Не получала Сабина никакого письма. Может, потребовать, чтобы Михаэль письменно изложил свою просьбу? Нет, так не пойдет. Она может только согласиться или отказаться.

А хочет она его увидеть? Насладиться тем, что он слаб, что несчастен, что чувствует, что он перед ней виноват, что ему нужно ее прощение? А хочет она его простить? А она это может?

4

Она никак не могла решиться; не смогла на этой неделе, не смогла и на следующей. Зима подходила к концу, дни стали длиннее. Когда вечером Сабина возвращалась домой, вокруг уже не было темно, и, если бы Милена ждала ее, Сабина сразу бы ее заметила. Но Милена больше не приходила. От Михаэля писем не было, и у детей она о нем больше не спрашивала.

Вновь ожили воспоминания. Михаэль был тогда не только малышом, желавшим маминого утешения. Когда она показывала свое разочарование, ярость, обиду, она была ему в тягость. Этого «ему не надо». В этом плане с Миленой ему было лучше. Он ушел, и они даже по-настоящему не поговорили, им даже не случилось вместе поругаться, помучиться, поплакать. Ей и сейчас бросалась в лицо краска стыда из-за того, что она тогда перед его офисом и перед домом, в котором он с Миленой снял квартиру, поджидала его, и умоляла, и кричала, что он должен с ней поговорить. И он, со смущенным выражением на лице, пряча глаза, проскальзывал мимо нее.

Она хорошо знала эту маску. Он надевал ее, когда у него что-то выклянчивали, когда ей требовалась его помощь в доме или в саду, когда дети отвлекали его от работы, когда на него напрыгивала собака, которую он не любил, но которая любила его. Она вспоминала другие его лица – мужское, детское, испуганное, очаровывающее, когда в этом мужчине проглядывали детские черты и превращали женщин в его избирательниц. Лицо его ярости она не видела; он уклонялся от контактов, вызывавших у кого-то сильные эмоции, они были чужды и ему самому. Да и она до развода никогда не показывала своей ярости – видимо, чувствовала, что сильные эмоции ей лучше подавлять, если она хочет, чтобы все между ними складывалось хорошо.

В один из дней она вытащила из кладовки старые фотоальбомы. Когда она перелистывала страницу за страницей, удивляясь тому, как они были молоды, как неуклюже они выглядели на портретах и в жизни, как милы были дети и как чужды ей все эти люди, зашел Фолькер, ее коллега и друг, мужчина, с которым она спала.

– Можно?

Он присел рядом и стал смотреть фотографии вместе с ней. Через некоторое время он спросил:

– Что ты ищешь в прошлом? Ты уже две недели как не своя, ни там ни здесь, словно не знаешь, к какому времени принадлежишь.

Она покачала головой:

– Я искала в кладовке одну сумку и наткнулась на эти альбомы. Ну, вытащила, стала рассматривать, просто попало под настроение.

С удивлением она заметила, что если бы стала рассказывать Фолькеру о Михаэле, то это выглядело бы для нее как предательство. Почему?

В первый теплый весенний день она сидела на террасе кафе «Дильтей». Мимо прошла Милена. В этот раз она была накрашена, в этот раз она хорошо выглядела, смеялась и бросала сияющие взгляды на мужчину, который шел рядом с ней, обнимая ее. Она не видела Сабину, она видела только этого мужчину, и Сабина позавидовала такому самозабвению. И Михаэля стало еще немножко меньше.

В конце концов она рассказала своей самой старой и лучшей подруге о возникшей дилемме. Подруга говорила, конечно, правильные вещи. Что мы, когда прощаем, делаем это ради другого, но едва ли не больше – ради самих себя. Что встреча с Михаэлем пойдет ей на пользу, что не счастье от нее тогда ушло, а ушел мужчина, и он тогда с ней порвал, но она с ним – нет, и если теперь она сможет наконец с ним порвать, то она станет снова открыта для счастья. И отношения с детьми, которые с ним контактировали, но с ней об этом не говорили, потому что у нее с ним никаких контактов не было, станут более непринужденными. У нее все козыри в руках, она может быть великодушной, и она будет наслаждаться своим великодушием.

– Или ты так притерпелась к своей боли, что без нее уже и жить не можешь?

5

Этого она не желала ни слышать, ни признавать. Отыскать бумажку, которую дала ей Милена, она уже не могла и, послав сыну эсэмэску с просьбой сообщить ей отцовский номер, на следующий день получила его.

Где назначить встречу? Самым лучшим в городе было старомодное уютное кафе «Мейерс», в котором они часто встречались с Михаэлем и в которое после развода она долго избегала заходить, а потом из упрямства стала заходить постоянно. Нет, в «Мейерсе» встречаться с Михаэлем она не хочет.

Милена сказала, что он и к скамейке в парке готов прийти, и чем больше Сабина размышляла о встрече, тем больше она убеждалась, что так будет правильнее: скамейка. Сидя рядом, они смогут – но не будут вынуждены – смотреть друг на друга. И если возникнет пауза, то молчать плечом к плечу удобнее, чем лицом к лицу. Не будет посетителей, глазеющих на бывшего бургомистра, тем более – раскланивающихся с ним, а если вспыхнут эмоции, никто не будет шокирован и не вздумает вмешаться. А если в день, на который они договорятся, будет дождь? Ну, тогда они сядут под каким-нибудь зонтом. А если будет холодно? Сабина больше не желала все это обдумывать.