О том, как именно это делать, рассказывается в главах 6, 8, 10.

Ну чем ты недоволен, ненаглядный мой крошка? Ладно, пусть себе стучит по батарее – маленький ведь ещё! Хорошо-хорошо, куплю тебе эту куклу, только не плачь…

Подобные реакции есть не что иное, как плохо скрываемая слабость, несостоятельные отговорки и ложные объяснения происходящего: «он всё равно ничего не поймёт»; «так будет лучше всем»; «иначе выйдет себе дороже» и т. п. Идя на попятную, мы заодно преувеличиваем масштаб самóй проблемы либо придаём ей статус «стихийного бедствия», «вселенской трагедии» или «страшной болезни». По этому поводу хорошо высказался французский мыслитель Жан-Жак Руссо: «Первые слёзы детей – их просьбы, если не сберечься, они вскоре станут приказаниями».

Образчик такой модели поведения обнаруживаем в повести Владимира Воробьёва «Капризка – вождь ничевоков».

«Бедная женщина очень боялась обидеть своего сыночка. Она ни в чём ему не отказывала. Не бранила его. И не наказывала. Не сердилась на него. И других просила не сердить. Если можно.

Бедная, бедная, бедная! Она и не заметила, как её Петенька стал ничевоком. И не знала, как сделать его хорошим. Но она так надеялась! И это было ужаснее всего. Потому что никто не знал, как ей помочь. Ведь все советы были такими, что Петенька мог обидеться».

Несмотря на всю ироничность этого примера, он вполне достоверно отражает реальность: мы действительно зачастую склонны понапрасну винить себя, преувеличивать детские обиды, превратно понимать «ранимость психики» взрослеющего человека. При этом в лучшем случае получаем просто маленького вредину, а в худшем – маленького неврастеника или морального урода («ничевока», живо выведенного в повести В. Ворьбьёва). Такому Петеньке потом ничего не стоит превратиться в садиста-стрелка дедушку Петю из детской «страшилки» (см. главу 2).

Помнится, в одной из сказок Андерсена мать тоже говаривала о своей вредной дочке: «Ребёнком ты часто топтала мой передник, боюсь, что выросши ты растопчешь мне сердце! Так оно и вышло»…

Потакание и попустительство нередко происходят от ложно понимаемой «свободы» общения, искажённого представления о «демократичном» воспитании. Понять взрослых можно: многие сами росли в атмосфере подавления личности, воспитывались авторитарными родителями; были недолюблены, недоласканы, недопоняты. Понять – да, но не принять.

Грамотное и полноценное взаимодействие с ребёнком невозможно в системе подменённых понятий. Это всё равно что приобрести заведомую подделку и любоваться ею как подлинником. Свобода отнюдь не равнозначна вседозволенности и распущенности. И заканчивается она, как известно там, где начинается свобода других людей. По этому поводу вспоминается бородатый анекдот.

В автобусе сидит молодая мамаша с уже довольно взрослым сынулей на коленях. Мальчишка ноет, вертится, машет ногами, задевая и пачкая стоящих рядом пассажиров. На их возмущение и призывы утихомирить ребёнка тётка запальчиво отвечает: «Я придерживаюсь японской системы воспитания, там детям ничего запрещают!» Выходящий на остановке молодой человек вытаскивает изо рта жвачку и… прилепляет на лоб мамаше со словами: «Меня тоже воспитывали по японской системе!» Немая сцена…

Помимо общечеловеческих, универсальных представлений о допустимом и недопустимом в поведении детей, необходимо также учитывать национальные традиции воспитания. Так, для России свойственна «вертикальная» модель: возрастная иерархия, подчинение младших старшим, кротость и строгость, главенство решений взрослых членов семьи, особенно отца. Это отражено и в русских пословицах: «Как старшие положат, на том и пригороды станут»; «Чин чина почитай, и меньшой на край!»; «Покорному дитяти всё кстати».

Игнорировать или отвергать национальное и слепо, бездумно заимствовать инородное – большая ошибка. Не только потому, что гены, ментальность, культурные стереотипы – важные и отнюдь не абстрактные понятия. Но уже хотя бы потому, что ребёнок растёт не в изоляции, а в тесном окружении других людей. И даже если он не посещает детский сад, то всё равно оказывается в каких-то общественных местах, публичных пространствах – будь то дворовая песочница, поликлиника, магазин или тот же автобус.

Между тем ещё в Правилах грамматики XVIII века обнаруживаем весьма выразительный и одновременно назидательный текст под названием «Своенравный мальчик». Приведём его полностью и кратко прокомментируем.

«Егор взял себе в голову предписывать законы новой своей учительнице: что она ни говорила, Егор не слушался. Напоследок объявила она ему, что имеет обычай сечь тех детей, которые её не слушаются; и потом пошла за розгою.

Егор увидел, что дело идёт не на шутку, закричал: „Не подходите ко мне, мне сделается родимец; я умру“. В самом деле он затрясся всем телом. Однако учительница на то не посмотрела, но призвала служанку и велела ей привести столяра, чтоб он поскорее сделал гроб. Мальчик в превеликом ужасе, отирая свои слёзы, спрашивал: на что ей гроб?

„Я хочу тебя, моего сударика, в нём заколотить, – отвечала она, – и тотчас после этого зарыть в землю. Ты мне обещал умереть; я тому очень рада: ибо негодные ребята и без того недостойны жить на свете“.

„Ох, я лучше стану делать всё, нежели чтоб меня зарыли в землю“, – отвечал Егор, который, услыша такое грозное объявление, вдруг освободился от родимца и с той поры никогда сего припадка не имел».

Ой, ну это чересчур страшная история! – воскликнете вы и решительно возразите: мол, мы же в XXI веке живём, и вообще разве можно воспитывать детей подобными ужасами и жестокостями? Так сказал бы психолог. Но филолог бы, не отрицая сказанного, добавил: тексты имеют свойство оказывать парадоксальное и притом катарсическое (очищающее душу) воздействие на читателя, слушателя. Пусть даже сам сюжет «неправильный» с психолого-педагогических позиций.

Да, сказочка действительно жуткая, но многих ли современных детишек проймёшь гробиками и злыми училками? К тому же в этой старинной истории очень точно описан стереотип поведения упрямца и чётко показана эффективная реакция взрослого.

Так, мальчик не слушался, «что бы ни говорила» учительница, – то есть его действия были сугубо субъективными, без учёта реальных обстоятельств. Другой важный момент: при многократном повторении одних и тех же слов и действий упрямец перестал принимать их всерьёз («увидел, что дело идёт не на шутку» – получается, до этого понимал «в шутку», легковесно). И ещё одна деталь: типичные реакции маленького вредины – угрожать («Не подходите ко мне!») и давить на страх («затрясся всем телом»).

Теперь о поведении учительницы. Во-первых, она «на то не посмотрела» – то есть сразу игнорировала притворство Егора; во-вторых, устроила собственный «спектакль», обыграв в нём угрозу самого же ученика. Очень показательны осознание ситуации незадачливым школяром (со смертью игры плохи) и быстрая смена настроения («вдруг освободился от родимца»). Очевидна и стойкость произведённого эффекта («с той поры никогда сего припадка не имел»).