их с Кешей. Глядя на цинковое ведро и черпак с обломанной ручкой, Галя невольно вспомнила это белоснежное произведение искусства. В бане было свежо, из щелей поддувал сквозняк. Галя вооружилась собственным мылом, зубной щеткой, полотенцем. Быстро стянула одежду. От холода кожа покрылась пупырышками. Поджав пальцы ног, Галя пошлепала к ведру. Пол был грязным, пятки сразу почернели.

«Господи Иисусе, Ктулху фхтагн! Могли бы прибраться и баню растопить…»

Прием гостей был не просто холодным, а насквозь фальшивым…

«Ну хоть тут горячее!»

Галя охнула, вылив на себя черпак. Заелозила по телу ароматным бруском мыла, напоминающем о доме. А вот ползущий по бревну здоровенный паук напомнил о Золотареве. Галя спохватилась: заперлась ли она? Точно запиралась, там такая деревянная щеколда.

При мысли, что бригадир сейчас войдет в баню, Галю передернуло. Лучше с пауком…

Было что-то неуловимо общее в мужчинах, которые оказывались подонками. Даже в таких разных мужчинах, как Кеша и Золотарев. Один – ценитель изысканных вин и импрессионистов, другой – деревенщина с гнилыми зубами. Но общее, общее… И в раздувшемся от циклопического эго актере Саврасове. И в том череповецком комбайнере. И в папаше Агнии Кукушкиной…

С папашей Кукушкиной вышло некрасиво… Слова про «вонь, полукровку, ставриду» преследовали маленькую Галю, пусть мама и сказала, что он просто дурак и не стоит обращать внимания. Галя не могла отомстить в десять, но смогла в двенадцать. Случайно узнала, где находится гараж Кукушкина, последила за ним, составила план. В план входил сырой голавль. Неделю голавль пролежал в ямке, на пустыре.

Кукушкин возвращался домой затемно, соседние гаражи были уже закрыты. Он возился в моторном отсеке, притворив ворота. Было плевым делом надавить на них плечом и сунуть меж замочных скоб заготовленный прут. Пока Кукушкин колотил изнутри, угрожал шутникам, Галя забралась на крышу гаража и сунула смердящую рыбу в вентиляционную трубу. Гаражи располагались далеко от жилых домов. Освободили Кукушкина лишь утром. Галя надеялась, он пропитался запахом голавля.

Кукушкин не связал свое пленение с девочкой, которую обидел два года назад. Галя сама призналась бабушке. Отсмеявшись, бабушка сказала, что проделка могла закончиться плохо для всех, например, если бы у Кукушкина случился инфаркт. «Что ж в этом плохого?» – недоумевала Галя.

В Яме, пятнадцать лет спустя, Галя улыбнулась. Смыла с себя пену, посвистывая в потолочины. Балки позеленели от грибка. В углах отдыхали мотыльки и янтарные мухоловки. Ржавый крюк был ввинчен в потолок над Галиной головой. Все условия для самоубийства.

Галя наклонилась за полотенцем, ее взгляд упал на дверной проем. Из темных сенцев за ней кто-то наблюдал.

Сердце Гали подпрыгнуло. Руки инстинктивно заслонили грудь и треугольник лобковых волос.

Золотарев. Притаился, чтобы изнасиловать знаменитость, задушить, бросить труп в Ахерон.

– Эй, вы!

Из темноты вылупилась кряжистая баба, нагревшая для Гали воду. За облегчением пришло возмущение.

– Вы что здесь делаете?

– Думала, ты – все. – Баба бесцеремонно рассматривала Галю.

– Выйдите немедленно!

– Запираться надо.

Баба вышла.

– Я запиралась! – крикнула Галя и топнула ногой от бессильной злости.

Наскоро вытершись и одевшись, она выскочила из сруба. Музыканты вывалились покурить, загалдели, приметив Галю.

– Галина Юрьевна! – помахал стаканом администратор Бубликов. – Присоединяйтесь, отличный коньяк пьем.

– Спасибо, но завтра вставать рано. Не проспите вертолет, парни. Спокойной ночи.

Она вошла в избу, трижды проверила замок. Донеслись со двора голоса:

– Хороша Маша, да не наша.

– Ждет своего Ихтиандра рыбка.

Галя закатила глаза. За свою недолгую жизнь она встретила столько мудаков – впору возненавидеть мужской род. В конце концов, первым ее мудаком вполне мог быть не Кукушкин, а папа. Кто сказал, что он не бросил их с мамой? Добровольно покинул корабль и резвится сейчас где-нибудь в Адриатическом море…

Но Галя мужчин не ненавидела. Она знала и замечательных мужчин. Чехова, Мейерхольда, Булгакова, Станиславского…

В семье не без урода. Задумавшись, Галя пнула ногой какую-то миску.

Ох, мамочки. Ночной горшок.

Галя погасила свет – видеть эту дыру уже сил не было. Плашмя рухнула на кровать. Замелькали лица, пробы, неудачные дубли. За окном пел свою древнюю песню Ахерон. На рубеже бодрствования и сна Гале почудилось, что кто-то ходит по дому. Но чаша сна перевесила. Галя уснула.

Глава 13

Степанида, Стешка, ненавидела советскую власть. Любую власть, кроме той, что приходит со звезд, спит на дне океана, ползает в иле. Но Стешка была благодарна большевикам за то, что те освободили ее семью от кабалы и разбудили Старых Богов.

Стешка родилась в улусе в семье бедняков. Родители батрачили на тойона. Не Улуу Тойона, покровителя шаманов и воеводу злых духов в якутской мифологии, а на тойона с маленькой буквы – местечкового князька. От голода и болезней умерли все Стешкины братья и сестры.

В годы раскулачивания семнадцатилетняя Стешка лично возглавила экспроприацию – слово, которое она выговорить не могла. Не просто разграбила княжьи хоромы, но и убила тойона. Выхватила у соседа берданку и произвела карающий крестьянский выстрел в ошеломленную рожу.

От предложенной роли агитатора Стешка отказалась. Советский народ она любила не больше, чем советскую власть. Переехала с родителями в Томск. Папа избивал маму. Стешка сварила ему кровянку из мяса найденной в лесу мерзлой туши ми-го. Папа выблевал внутренности.

Стешка работала поварихой в столовой. Вышла замуж, не завела детей, овдовела, ускорив мужнин алкоголизм. Мама, умирая, сказала:

– Все ты сделала правильно, доченька. – И дала совет: – Самое главное – найти бога.

– Какого бога? – сквозь рыдания спросила Стешка.

– Любого, какой попадется. Служи ему, он поможет.

Долго Стешка искала бога. Попутно переселилась в Яму. И однажды, блуждая по тайге, услышала божий зов. Вернее, зов богини. Матушки.

Над Ахероном клубился густой туман, пахло прелью и тиной. Во мгле копошились прожорливые матушкины детки. Стешка не видела их, но отлично представляла. Детки были голодны, вчера им урезали ужин, бросили в котлован только труп сержанта, а матушка наслаждалась духовной пищей: слушала пение московской полукровки. Хорошо пела, тварь. Стешка заслушалась.

В избе, в которой поселили актрису, зажегся свет.

«Ну наконец-то», – осклабилась караулящая на улице Стешка. Городские привыкли долго спать. Боги пробудятся, а они будут дрыхнуть в своих коконах.

– Давай, – прошептала Стешка. – Ссы да выходи.

На месте матушки она бы точно никогда не выбрала полукровку. Вчера она подсматривала, как полукровка моется. Личико ничего, кожа как у младенца, а фигура – ни сиськи, ни письки. То ли дело она, Стешка! Но матушка Стешку не захотела. Пускай, послужит таежной богине иначе…

– Копуша, – проворчала Стешка на пустынной утренней улице. Попыталась вообразить: чем