и Рагнейд Уггидоттер, которой, как оказалось, всего-то тринадцать лет…

— Петя, смотри: малышей желательно по семьям пристроить. Вот этих всех, до девяти лет. Надо напечатать объявление. И листки разослать. Нет, сперва по замку и ближайшему посаду объяви. Старших не так и много получается, да?

Я попыталась подсчитать, дети были записаны впересортицу, глаза разбегались — устала, видно.

— Восемь, — подсказал Петя.

— Хорошее число какое! Символичное! Из этих восьми сформировать рейнджерский отряд. И организовать, чтобы они хоть на выходные могли гостить в каких-то семьях. Чтоб не сплошная казёнщина.

— Понял.

— Устрой их пока здесь, как Серебряную Гавань отстроим — можно будет их перевести.

— Сделаю, мам, не волнуйся.

Ну что, взрослых-то получилось всего сто восемнадцать человек. Очень странно и удивительно, но все семейные. И почти двести человек детей. С точки зрения потенциала — неплохо, весьма.

Для принесения клятв (читай: заключения союза правителя со свободными людьми) всех новеньких привели в деревянный острог, к огромному мэллорну (одному из трёх самых первых). Семьи подходили по очереди, взрослые и все дети старше десяти лет говорили положенные слова, а мы отвечали выверенной до идеального состояния формулой. Процедура была длинная, тем более для такого количества народа, и обязательная для всех, кроме самых мелких. Зато теперь можно было разглядеть их спокойнее. Семьи все были с ребятишками. Хотя бы с одним-двумя, большинство — с тремя, а несколько — и с четырьмя.

Первыми Вова вызвал будущих горняков. Они принесли клятвы и сразу же ушли с Ильёй и мастером-гномом.

Шесть семей, уезжающих на Евфрат, увели с собой Кирилл с Галиной.

С остальными процедура растянулась почти на два часа.

— Милый, по-моему мы погорячились, а?

— Хочешь сделать перерыв?

— Нет, хочу скорее закончить. В следующий раз давай заранее делить, чтоб не больше тридцати человек за раз, хорошо? Или хотя бы пятидесяти?

— Да как скажешь, любимая!

Пётр, делающий пометки в списке, вызвал следующую семью.

Честно, я думала, что Рагнейд что-нибудь выкинет или попытается смухлевать — но нет. Она произнесла клятву с суровым и жертвенным лицом, словно всходя на эшафот. Потом на неё не упало небо, и она, нахохлившись, заняла своё место среди остальных подростков.

Объявление о детях давать не пришлось. Узнав, что сирот будут устраивать в приёмные семьи, многие изъявили желание усыновить ещё ребёнка, а иные и двух. Забрали всех — и маленьких, и старших. Всех, кроме Рагнейд. Дочь викинга не хотел брать никто. Ладно, разберёмся.

Барон постучал пальцами по подлокотнику кресла и объявил, что все семьи, принявшие приёмных детей, получат лично от барона «приданое» для этих детей, а взявшие двоих полностью освобождаются от выплаты четверти ссуды и всех процентов, вне зависимости от срока возврата. Потому что доброе дело не должно быть куплено, но бескорыстное добро всегда вознаграждается. Такое наше мнение.

Всё, всем пройти на ужин, получить большие палатки, спальные принадлежности и прочее для временного размещения и ожидать на стадионе команды для перемещения на Серебряное озеро.

А мы пошли. Внутри уже звенел звоночек, детёныш должен был уже проголодаться.

Что меня поразило по возвращении — это уже выросший сруб! Мало того, десяток поморских плотников уже заканчивал ставить стропила для крыши! Эх, жаль Коле нету. Почему-то мне кажется, что он с этими мужиками запросто нашёл бы общий язык. Хотя — чего я переживаю? Городу ещё расти и расти! Успеют перезнакомиться.

КРУГОВЕРТЬ

Новая Земля, Серебряная Гавань, 04–20.02(июня).0031

Как оно всё в целом

Узнав, что мы с бароном хотим пока остаться в Серебряной Гавани, нам на второй же день срубили шикарный дом, с большой центральной комнатой (всё равно ведь все к нам бежать будут и совещания всякие…), просторной кухней и четырьмя спальнями — про запас. И даже уже выложили печки.

За следующие две недели Поморская слобода почти наполовину выстроилась новыми золотистыми усадьбами. Во многих дворах уже мычала и блеяла скотина, встречая солнце, орали петухи, на окнах висели вышитые занавески, и вкусно пахло домашней стряпнёй.

По утрам сердобольные поморки несли к нашей кухне в подойниках молоко для рабских детей — «подкормить заморышев», как они говорили. Никакими силами невозможно было объяснить, что из замка каждое утро порталом поставляются свежие продукты. Хозяйкам всё казалось, что «с-под коровки-то скуснее». Они тазами тащили пироги, шаньги и ватрушки. Только и слышно было: «Девки! Кто тута на кухне есть? Я давеча пирогов напекци затеялась, да-от шибко порато. Мальцам возьми-тка…» — и всё плакали, глядя, как ребятишки едят.

Во вторую линию, выше по берегу, отступив место под дворы и огороды, подрастали дома освобождённых. Мужики все без исключения заделались плотниками. Кто не умел — учился. Толитиль и Серегер, в своё время бывшие виртуозами-домостройщиками, вспомнили Степанову науку и возглавили две плотницкие бригады, потому как жить в земляных насыпнушках наши считали срамотой.

Каждое утро у Индолен было полно́ работы. Летний лес — сырой, гниёт быстрее. В Сибири (а у нас почти как Сибирь) лес стараются заготовить зимой, когда дерево избавляется от лишней влаги и закрывает свои поры смолой. Что делать, если надо срочно строиться, а на дворе лето? Индолен подходит к отмеченному дереву, кладёт на кору ладошки и говорит: «Наступает зима», — и для дерева наступает зима; завтра можно рубить.

С первых же дней моим личным приоритетным проектом стал детский сад. Даже так: ясли-сад. Уже сейчас в посёлке было больше сотни малышей, и далеко не в каждой семье были старшие няньки. В условиях нашего феодального коммунизма каждые руки были важны. А таскать грудничков с собой на работы, привязавши полотенцем, как в рюкзаке, или оставлять малышей на целый день в выгородках (типа большого деревянного манежа), как это практиковалось в Хедебю, а трёх-четырёхлеткам позволить бегать повсюду самопроизвольно, да ещё в условиях массовой стройки — с моей точки зрения, совершенно неприемлемо.

Пока что неподалёку от полевой кухни были установлены три большие армейские палатки и рядом огорожена площадка для гуляния (ладно, будем честными, пока это больше походило на загончик), куда после завтрака сгружались дети: ляльки, малыши и дошколята. Кормящих матерей я назначила нянечками и помощницами по кухне, чтобы они могли без проблем прибегать к своим грудничкам.

Для детей постарше, подростков и совсем молодняка пришлось организовать что-то типа летне-трудового лагеря, как это было заведено ещё в первом остроге и с тех пор повторялось каждое лето: со сбором ягод, ловлей рыбы, тренировками и чтением. Да — бо́льшая часть из рабских и читать-то не умела. Тут у меня слова кончались и начинались сплошные вопли.

А в целом — это и правда сильно напоминало мне наш первый год, правда на порядок масштабнее. Наших первых «индейцев» (это сильно потом мы придумали называть их рейнджерами) было всего семь человек да двое совсем мелких пупсиков. А тут… Получилось шесть детсадовских групп и четыре «школьных» отряда. А спустя месяц их должно будет стать как минимум десять и восемь соответственно. Поморы же тоже привезут детей. По спискам у меня выходило уже триста тридцать шесть карапузов. Ладно, сорок четыре из них были из двух старших отрядов — по пятнадцать-шестнадцать лет. Но остальные-то… А ведь будут ещё, потому что Бирку мы вытрясем. Да и Линдхольм тоже не отделается. И это ещё не считая эльфят и полуэльфят, потому что и смешанных семей у нас было довольно много. Прямо, Артек получается!

ОБРЫВКИ СНОВ

Что касается лично меня… Жили мы с детьми в новом нашем доме. И почти каждую ночь я непроизвольно ловила острые воспоминания, снова и снова врезающиеся в мальчишеские сны. Сильнее фонил, конечно, впечатлительный младший.

…незнакомую пристань видно плохо: Ванька плачет. По берегу мечется рычащий отец. «Ванька! Давай! Маму убьют!!!» — кричит Игорь. Ванька до скрежета стискивает зубы, и неровное голубое пятно распахивается в огромный, уходящий в воду круг. «На Рыбку! Грузи́тесь!» — вопит Дед, бежит по берегу к кораблю, на который с пристани толпой сыпятся наши мужики, делает гигантский прыжок, и корабль влетает в начинающее дрожать окно портала…

…море серебряно-безмятежно, но этого почти никто не видит. На кораблике тесно. Рыбка летит, поднимая, словно