либералов». Реакция в северных штатах была особенно сильной среди «белых этносов» - .т.е белых иммигрантов в первом, втором и третьем поколении, таких, как итало-, германо, ирландо- и поляко-американцы, многие из которых были католиками. Белые этносы были непропорционально представлены среди рабочих — и теперь они обнаружили, что их зачислили в погромщики те же самые белые англосаксонские протестантские элиты, которые до недавних пор сохраняли квоты на евреев и католиков в университетах Лиги Плюща, и которые теперь рядились в тогу добродетельных, просвещённых паладинов гражданских прав.

Ядовитая смесь чёрных притязаний, белой реакции и высокомерной снисходительности англосаксов-протестантов оказалась весьма удачной для демагогов, многие из которых были демократами старой школы, вроде Фрэнка Риццо, мэра Филадельфии, Сэма Йорти, мэра Лос-Анджелеса, и Марио Анджело Прокаччино, неудачливого кандидата в мэры города Нью-Йорка. Эти популисты-мэры (или кандидаты в мэры) во второй половине XX века сочетали обращение к обидам и рессентименту рабочего класса с протоснародным языком и распрями со столичной прессой, шаблон, который по-своему практиковали позже мэры Нью-Йорка Эд Кох (демократ) и Руди Джулиани (республиканец).

В выпуске журнала «Нэшнл Ревью» от 22 января 2016 года под заглавием «Против Трампа» издатели издевались над «чудными загородными акцентами», объединяющими Дональда Трампа и Берни Сандерса. Разумеется, Трамп, представитель «белых этносов» из Квинса, с шотландскими и немецкими предками, со своей базой поддержки в американских промышленных штатах, где сосредоточены евро-американцы небританского происхождения, в этническом отношении отличается от своих предшественников, которые в большей степени были британо-американцами. Черты, которые кажутся очень странными в президенте США, не казались бы таковыми, будь Трамп избран мэром Нью-Йорка. Дональд Трамп — не фюрер; он Мэр Америки.

 

Слабость заключается в том, что он реакционен в буквальном смысле этого слова. Популисты реагируют на агрессивные действия господствующего надкаласса, но не имеют собственной позитивной и творческой идеологии.

Современный популизм — это контркультура,а не контрэлита. Контркультура определяет себя через оппозицию элите. Контрэлита желает быть элитой. Представители контркультуры лелют свой статус аутсайдера; представители контрэлиты сожалеют о нём. Контркультура — это насмешник в зале. Контрэлита — дублёр, ожидающий шанса сыграть свою роль.

Популисты гораздо лучше справляются с избирательными кампаниями, чем с управлением государством. Избранный президентом Трамп обнаружил это, когда столкнулся с тем, что ему оказалось трудно укомплектовать свою администрацию компетентными технократами, желавшими работать под наччалом политика, презираемого многими экспертами и чиновниками. Демагоги хорошо справляются с канализированием народных обид, но плохо — с их исправлением. Популистские движения, клеймящие экспертов и бюрократию, естественно, имеют очень мало своих экспертов, способных выработать политику и управлять государственными ведомствами. Вакуум опытных талантливых людей часто заполняется родными и близкими самого демагога-популиста.

Демагоги-популисты могут даже не представлять народ. Ни одна харизматическая личность или партия не могут заменить в плюралистском обществе институционализированное представительство во всём его многообразии во всех трёх сферах — политической, экономической и культурной.

С точки зрения демократического плюрализма технократический неолиберализм и демагогический популизм представляют собой разные дороги к аду диктатуры. В рамках технократического неолиберализма элита экспёртов, зищащённая от невежества и предрассудков масс, лучше всего может защищать интересы народа. В рамках демагогического популизма одинокая цезаристская или боанпартистская личность с мистической, персональной связью с массами может представлять народ в целом.

Демократический плюрализм, основанный на взгляде на общество как на сложное единое целое, состоящие из многих законных общин, у каждой из которых есть свои общины и представители, а не как на колеблющуюся массу атомизированных личностей, отвергает как власть меньшинства просвещённых демократов, так и власть псевдо-большинства храизматичных народных трибунов. В 1999 году британский политик и учёный Дэвид Маркванд писал: «...Плюралисты радуются разнообразию. Они скептичны к теориям — марксизму, экономическому либерализму, глобализации — которые предполагают единообразие. Плюралистам нравятся звуки доводов в споре; их ужасает одноцветная одинаковость больших батальонов; то же касается и сахарного конформизма политической корректности. Инстинктивно они сторонники «маленьких отрядов», которые Бёрк считал питомниками «народных чувств», и они хотят защитить их от унифирующего давления государства, рынка и общественного мнения. Для них хорошее общество — это мозаика, состоящая из полных жизни коллективов — профсоюзов, университетов, бизнес-ассоциаций, местных властей, комиссий по вопросам благосостояния шахтёров, церквей, мечетей, женских институтов, некоммерческих организаций — у каждого из которых есть собственная идентичность, традиции, ценности и ритуалы. Томас Гоббс, философ абсолютного университета, в своих знаменитых словах сравнил их с «червыми во внутренностях природного человека». Плюралисты считают их антителами, защищающими от инфекции культуру демократии».

Полувеком ранее, в 1953 году, американский мыслитель Роберт Нисбет выдвинул схожий довод: «...В демократиях ясна роль политического правительства. Не стерилизовать нормальную власть ассоциаций, как это делает тотальное государство посредством вытеснения функций, лишения полномочий и монополизации верности, но усиливать эти ассоциации, обеспечивая им административные средства, с помощью которых нормальное соперничество между разными группами удерживается в рамках и атмосфере закона, в котором ни одна группа, религиозная или экономическая, не достигнет моноппольного и подавляющего влияния — такова роль правительства при демократии».

Подлинная демократия требует непрекращающихся, институционализованных переговоров между многими важными социальными группами в политике, экономике и культуре, и каждая из этих групп обладает значительной переговорной силой и способностью защищать свои интересы и ценности. В рамках такого определния демократии технократический неолиберализм и демагогический популизм вообще не являются формами демократии.

История многих стран показывает, что когда аутсайдеры-популисты бросают вызов олигархам-инсайдерам, то олигархи почти всегда выигрывают. Олигархи могут быть слабы числом избирателей, но они контролируют большинство богатства, экспертизы и политического влияния, и они господствуют в СМИ, университетах и неокммерческом секторе. Большинство популистских волн разбиваются о бетонные волноломы привилегий элиты.

Колебания между олигархией и популизмом долго были обычным явлением для большинства латиноамериканских стран. В южных штатах США в век между Гражданской войной и революцией гражданских прав, когда за политические должности боролись олигархи и демагоги, большинство популистов проигрывало или продавалось. В некоторых случаях, как это было, к примеру, с певцом музыки «кантри» и техасским губернатором и сенатором У. Ли «Папочкой» О'Дэниэлом, они были просто вывесками для интересов корпораций и высших классов.

Те немногие популисты в штатах американского Юга, что сохраняли некоторую независимость, были способны сами финансировать свою политическую деятельность, обычно с помощью коррупции. Губернатор Луизианы Хью Лонг мог бороться с правящими семьями могущественными корпорациями, потому что часть доходов от доходов служащих штата и держал их в закрытой «коробке для вычетов». В Техасе губернатор-популист и против Ку-Клукс-Клана Джеймс «Па» Фергюссон и его жена Мириам «Ма» Фергюссон, которая после импичмента её мужа, была избрана губернатором под лозунгом «Два губернатора по цене одного»,