Совсем скоро Эмма забыла про свою открытку и про этот разговор с отцом. Но через двадцать три года она вспомнила эту ситуацию во время сеанса психоанализа.

* * *

В то утро Эмма договорилась со своим бойфрендом Марком встретиться в кофейне, но опоздала. Вскоре после ее прихода у них разгорелся спор о взаимоотношениях Эммы с ее подругой Фиби. Марк настаивал, что Эмме надо прекратить видеться с Фиби, потому что после общения с ней Эмма начинает хуже относиться к себе самой.

– Марк не понимает, почему она мне нравится, – сказала Эмма мне позднее. – Он говорит, что я после встреч с Фиби всегда возвращаюсь печальная и расстроенная.

– А это так? – спросил я.

– Марк говорит, что так.

– Я не спрашиваю, что вы чувствуете по словам Марка. Мы с вами пытаемся разобраться, что вы чувствуете на самом деле.

– Но он должен быть прав… Зачем ему врать?

Именно в этот момент, не получив от меня моментального ответа, она и вспомнила про мисс Кинг.

Я занимался лечением Эммы уже почти год. Изначально она пришла ко мне, потому что впала в острую депрессию, начав работать над диссертацией. Ей прописали антидепрессанты.

Ее психиатр попросил принять ее после того, как она рассказала ему, что страстно хочет с кем-то поговорить – «проломиться через стену, не дающую нормально жить».

Во время первых сеансов Эмма говорила, что у нее было вполне нормальное, счастливое детство. Но в последующие месяцы постепенно начала вырисовываться совсем другая картина. Отец Эммы много работал и часто отсутствовал дома, мать была женщиной закомплексованной и неуверенной в себе. Родители часто ссорились.

Достаточно часто наши старики чувствуют себя перед лицом смерти всеми забытыми. Мой опыт подсказывает мне, что параноидальные фантазии часто являются реакцией на равнодушие окружающего мира. Паранойя помогает человеку чувствовать, что о нем хоть кто-то думает.

Прямо перед рождением сестры Эмму отправили к бабушке в Шотландию, где она прожила шесть или семь месяцев. О своем возвращении к родителям и новорожденной сестре, а также о том, как она плакала ночами, скучая по бабушке, Эмма рассказывала без всяких эмоций.

– Родители любят рассказывать смешную историю, что я по возвращении домой, обращаясь к матери, говорила «тетя»… Я отказывалась называть ее мамой.

Насколько я мог понять, свою самооценку и эмоциональное равновесие родители Эммы поставили в зависимость от поведения и достижений дочери.

События из раннего детства Эммы, которые в обычном случае вызвали бы у ребенка страх (например, первый день в саду; день, когда она осталась около школы, потому что ее забыли забрать родители; день, когда она потерялась в большом магазине), казалось, совершенно ее не беспокоили.

Я подозревал, что Эмма не позволяла себе собственных чувств из опасений, что ее снова отошлют прочь из дома.

И хотя умение Эммы потакать желаниям родителей не оказало отрицательного влияния на развитие ее недюжинных интеллектуальных способностей, оно остановило ее в эмоциональном развитии.

Когда научный руководитель Эммы попросил ее выбрать для диссертации одну из двух исследовательских областей, а потом сказать, какую тему она предпочла и почему, Эмма сломалась. Столкнувшись с необходимостью сделать выбор, она, не имея внутреннего компаса, совершенно растерялась.

Нарушив царившую в моем кабинете тишину, Эмма спросила:

– Как вы думаете, почему я сейчас вспомнила открытку, которую делала для мисс Кинг?

– А вы что думаете по этому поводу?

– Я не знаю. Та беседа с отцом была очень похожа на наш разговор с Марком. Они оба говорили мне, что я чувствую в действительности или что должна чувствовать.

Эмма сказала, что не понимает, как люди могут знать, какие чувства они испытывают.

– Львиную долю времени я не знаю, что чувствую. Я вычисляю, что должна чувствовать, а потом просто веду себя соответствующим образом.

Я начал объяснять Эмме, что она знает, где искать свои эмоции: в собственных воспоминаниях, снах, действиях.

Она вспомнила об отце, когда мы говорили о споре с Марком, потому что два эти события казались ей схожими. А рассказав мне про опоздание на свидание с бойфрендом, Эмма сигнализировала нам обоим о том, что ей тогда не очень-то хотелось его видеть. Но в ответ на мои попытки объяснить свои мысли, она вдруг расплакалась.

– Мисс Кинг, – всхлипывая, прошептала она. – Мисс Кинг.

Позднее Эмма скажет мне, что сама не поняла, почему воспоминания о том утреннем разговоре на кухне так расстроили ее и вызвали такой шквал эмоций:

– Мама терпеть не может, когда жалеют себя.

Я ответил ей, что, по моему мнению, это была не жалость к себе, а печаль. Скорее всего, она оплакивала потерянную себя, это была скорбь по маленькой девочке, которой не позволяли иметь собственные чувства.

Несколько лет назад у меня была пациентка, которую я назову Амирой. В двадцатисемилетнем возрасте она попала в серьезную автомобильную аварию – машину, которой управляла Амира, занесло и выбросило на разделительную полосу на трассе М1. Физических повреждений она во время катастрофы не получила, но в эмоциональном плане пострадала очень сильно.

Через два года после аварии Амира начала возвращаться к нормальной жизни, но обнаружила, что ей становится все сложнее и сложнее рассказывать матери об улучшении своей ситуации.

– Я терпеть не могу ее бесконечные машалла, – сказала мне Амира. – Машалла означает «на то была Божья воля», и мама говорит это каждый раз, когда со мной происходит что-то хорошее. Она делает это, чтобы уберечь меня от «сглаза», то есть защитить от людской зависти, а меня это бесит до невозможности.

Амира описала мне, как рассказывала матери о том, каким образом они с женихом планировали провести медовый месяц.

– Я говорю ей, что мы решили поехать в Париж, – «Машалла». Я начинаю рассказывать ей, какой мы выбрали отель, – «Машалла». Я пытаюсь сказать ей, какой у нас будет номер и что мы собираемся делать во Франции, – «Машалла, машалла, машалла». Я готова была мобильник в окно выбросить! – воскликнула Амира. – Мое счастье – это не только воля Божья, а в какой-то мере и мое достижение.

Мне показалось, что корнями желание матери Амиры оградить дочь от зависти других людей уходит в ее собственное чувство зависти. Поначалу Амиру эта мысль удивила. Но, поразмыслив, она пришла к выводу, что ее мать, возможно, тоскует по былым временам.

Эмма сказала, что не понимает, как люди могут знать, какие чувства они испытывают: «Львиную долю времени я не знаю, что чувствую.