но в приземленной партитуре Шабрие нет поверхностного хихиканья; смех исходит из глубины солнечного сплетения.

Шабрие говорит нам, что над жизненными превратностями можно смеяться или плакать, но один из этих вариантов, безусловно, самый здоровый. То, что Леонард Бернстайн назвал «радостью музыки», стало для Шабрие отправной точкой. Для самопровозглашенного «танцующего в сабо овернца» (отсылка к его непритязательному деревенскому происхождению) музыка была землей под ногами, изгибом женщины, стоящей по пояс в воде, красками картины одного из его друзей-импрессионистов, азартной атакой на слоновую кость – он был известен как «убийца роялей» – и хорошим разухабистым танцем, пикантностью в жизни, которая оказалась для него короткой. Сифилис забрал его всего в пятьдесят три года; во время своего упадка сил ранее буйный композитор в конце концов признал, что даже его Муза не смогла его спасти. Он писал: «Бедная дорогая музыка, мой бедный дорогой друг, так ты больше не хочешь, чтобы я был счастлив? Я люблю тебя, но думаю, что ты меня погубишь».

Поверьте своему кризису среднего возраста, он вам кое-что говорит!

В 1880 году Шабрие было тридцать девять лет, он был респектабельным государственным служащим в Министерстве внутренних дел, был счастливо женат и имел двух сыновей – идеальная картина буржуазной респектабельности форматом девять на пять. Правда, он общался с друзьями-артистами, любил громкую фортепианную музыку на вечеринках и баловался комическими операми, но, поскольку он никогда не посещал музыкальную консерваторию, это считалось всего лишь любительским занятием. В том же году друзья отвезли Шабрие в Мюнхен, чтобы он услышал «Тристана и Изольду» Вагнера. Этот опыт оказался катарсическим. Шабрие разрыдался уже через несколько минут после начала прелюдии. За этим, должно быть, последовал срочный пересмотр цели его жизни. Результаты оказались драматичными: за два месяца до своего сорокалетия он бросил вполне надежную работу, распустил оставшиеся волосы и нырнул в лужу финансовой неопределенности внештатного сочинительства.

Ближайшее окружение беспокоилось за него, ведь его дети были еще маленькими, да и сам адвокат средних лет не обладал никакой профессиональной музыкальной квалификацией. Только небеса знают, что творилось у него в голове; возможно, предчувствие или даже первый симптом его долгой прогрессирующей болезни, наводивший на мысль, что время уходит. Почти наверняка в нем происходила та же борьба между страстным желанием и социально-семейной ответственностью, которую испытываем все мы. В наши дни, когда человеку тридцать девять или около того, такой импульсивный поступок называют «кризисом среднего возраста». Поскольку дело происходило в 1880 году, а не сто лет спустя, Шабрие не мог обратиться за советом к психотерапевтам, финансовым консультантам, специалистам по стилю жизни, радиопередачам или книгам по самосовершенствованию – тем более к этой. Все они, без сомнения, сказали бы ему, что его план – глупость, свойственная «этому» периоду жизни. Подумайте, какой ущерб он наносит своему пенсионному обеспечению! В его время было много тревожного бормотания со стороны родственников, друзей, банды из Министерства внутренних дел.

Как оказалось, Шабрие правильно поступил, решив рискнуть. У него было мало времени, ему оставалось чуть больше десяти лет, чтобы следовать своей страсти. И если бы Фомы неверующие взяли верх, в мире стало бы на одного великого, способного рассказать нам что-то важное о радости композитора меньше. Дилемма Шабрие, даже решение, которое он принял, – обычное дело в наши дни; последствия этого решения, конечно, нет. Это великолепные музыкальные дивиденды рискового человека. Мы все были бы счастливы получить подобный кризис.

Правильный путь обычно самый очевидный

Попадание под чары Вагнера стало катализатором, освободившим Шабрие. Пав жертвой этих чар, он оказался в опасной близости от другой формы рабства. Увлечение Шабрие переросло в попытки подражать, а то и прямо имитировать немецкого мастера. Несмотря на свою склонность к остроумию и динамичной сценической комедии, к интимности и короткому емкому музыкальному сообщению, он решил писать большие драматические оперы с квазимифическими сюжетами а-ля «Тристан и Изольда»: «Гвендолина» (1886), где в главной роли выступают саксы и датчане в Британии IX века, и незаконченная «Брисей», христианская и языческая версия «Выбора Софи», действие которой происходит еще в более далеком прошлом, в первом веке нашей эры, и которую, возможно, мог бы завершить Ридли Скотт. Запрыгнув в нужную машину, он потратил много времени на то, чтобы поехать не по той дороге. Возможно, таково было его представление о том, чем занимается «серьезный» композитор. В современном мире к этим многословным опусам не уделяется должного внимания. Какая ирония судьбы для Шабрие после всех его ранних выступлений против «серьезного» искусства!

Старая история о знакомстве, которое мы поддерживаем

Шабрие обязательно должен бы присутствовать на моем званом ужине. Возможно, он не обладал остроумием Оскара Уайльда или харизмой Вагнера, но наверняка в этом невысоком лысеющем пузатом персонаже было что-то, что вызывало симпатию у многих в артистической среде Парижа. Он присоединился к группе литераторов под названием Le Parnasse, у них было нечто вроде штаб-квартиры в кафе. Его другом молодости и творческим соратником был великий поэт Поль Верлен, который позже написал о Шабрие сонет. В его окружении было замечено много художников, и он отпускал им высочайшие комплименты, покупая их работы, в том числе Моне, Ренуара и Сезанна. Знаменитая картина Мане «Бар в Фоли-Бержер» висела над роялем Шабрие; позже художник умер у него на руках. Он наслаждался дружбой и других композиторов, таких как Форе, Шоссон, Сен-Санс и Массне – тех, с кем в то время считались. Его близкий друг Дюпарк затащил его в то роковое паломничество в Мюнхен, чтобы послушать «Тристана и Изольду». Во время следующего визита в Байройт он был приглашен на чай вдовой Вагнера Козимой и не снискал себе особой популярности, незаметно убрав свой торт в комод.

Судя по всему, собирая это блестящее общество величайших деятелей искусства Франции, он не руководствовался соображениями статуса; это были настоящие дружеские отношения, построенные на взаимном уважении. В 1920-х годах французский композитор Франсис Пуленк опустил монету в существующую на тот момент в Париже версию музыкального автомата. Зазвучала фортепианная пьеса «Идиллия» Шабрие, которого Пуленк полагал второстепенным композитором. Позже он писал: «Даже сегодня я дрожу от волнения, вспоминая это чудо. Моя музыка никогда не забудет тот первый поцелуй. Дорогой Шабрие, как мы все тебя любим!»

Оды к радости

Самым известным гимном радости, пожалуй, является положенная Бетховеном на музыку часть оды «К радости» Шиллера в заключительной части его Девятой симфонии (1824). В то время это было впечатляющим новшеством, выражением столь великого чувства, что модель симфонии, основанная только на инструментах,