class="p1">Это первый секс после той ночи знакомства. На этот раз после оба не чувствуют неловкости. Помогают друг другу снять с волос паутину и какие-то морхи, одеваются. Выходят, унося с собой артефакты. Духов запирает гараж.

Солнце занимает предвечернюю позицию сбоку и со всей мощью высвечивает ажурную, еще мелколистную зелень на редких деревьях и кустах, не забывая перебирать по одной, как четки, травинки меж гаражами. Теплый ветер сдувает остатки слез с глаз Али, она смеется, не понимая, что еще за хтонь на нее напала некоторое время назад.

* * *

Режиссер звонил Макару когда вздумается: в одиннадцать вечера, когда они еще работали по электричкам, или в два ночи, когда бродили по ночным улицам, или в пять утра. Требовал, чтобы тот приехал. Духов всегда отзывался с обидной для Али радостью, готовностью и тут же уносился мыслями далеко от нее, от места, где они находились, от разговора, который вели. Спустя некоторое время после звонка подъезжал белый «лексус», за рулем которого был Алеша, помощник Константиновича: белобрысый парень со стянутыми в хвост волосами, прыщеватым лбом, бесцветными ресницами.

Аля уже знала его историю. Года три назад Алеша забрался в квартиру Константиновича и разнес там все, что мог. Провалился на экзаменах в театральный и решил так отомстить: провалил его именно Константинович. Собрав в рюкзак деньги и все ценное, что было можно унести, Алеша решил напоследок раскромсать полотна на стене. По словам Макара, режиссер держал дома ценную коллекцию картин, большинство из них находилось в комнате, которую на первый взгляд и не обнаружишь, но два-три полотна всегда висели в гостиной. Алеша как раз воткнул нож в абстрактное полотно (Макар назвал фамилию художника, но Аля не запомнила), когда Константинович вернулся. О том, что произошло потом, оба помалкивают. Но так или иначе, режиссер получил рану на ладони – до сих пор виден шрам, однако милицию не вызвал. Известно, что Константинович и Алеша проговорили до утра, и режиссер в итоге разрешил Алеше пожить у себя некоторое время. «Спас его, как и меня когда-то, – воскликнул, рассказывая это, Духов. – Алеше некуда было возвращаться, понимаешь?» Да, это Аля понимала очень хорошо. В большинстве случаев это фигуральное выражение, конечно. Всегда есть, на самом деле, куда возвращаться, снова влезть в яйцо и обрасти скорлупой. Очень даже можно. И сгнить внутри.

Сама Аля не видела режиссера после встречи в его кабинете, когда он наговорил ей бог знает чего. Она избегала даже возможного пересечения с ним. Не приближалась к театру, не ходила на спектакли Духова, хотя он говорил, что легко проведет ее бесплатно. Но в один из выходных в середине мая ей пришлось поехать на пикник, который устраивал Константинович. Она попыталась увильнуть, но Духов, заволновавшись, заявил, что Ивану Арсеньевичу отказывать нельзя. Почему это, хотела спросить она, но не стала. Она уже поняла, что режиссер для него все равно что Аллах для мусульман. Ни шутить над ним нельзя, ни перечить, только слушать с благоговением, кивать и беспрекословно выполнять просьбы, они же приказы. Ну да, в конце концов, какое ей дело до того, что Макар свихнулся на своем режиссере, а тот держит его, что называется, на коротком поводке, ведет многочасовые беседы, отечески опекает, но хороших ролей в театре не дает, а в фильмах, которыми и знаменит, вообще не снимает. Когда Аля спросила Духова, почему так происходит, он резко ей ответил:

– Ты как моя мама. Она до сих пор ждет, что Иван Арсеньевич меня «устроит». И ты, и она совершенно не понимаете, что он за человек. Все, что интересует Ивана Арсеньевича на сцене или съемочной площадке, – спектакль или кино. Когда начинается работа, личные отношения не имеют значения, как и звания актеров, их слава, только – работа.

– Тогда, выходит, ты неважный актер, что ли?

– Иван Арсеньевич считает, что я еще не готов. У меня слишком мало жизненного опыта для драматических ролей, а я подхожу только для них.

Это была невообразимая чушь, конечно, но опять же ее, Алю, это не касалось.

Поляна, где был устроен пикник, выглядела как картинка чересчур старательного художника – полноцветная, травинка к травинке. Там, где Алеша установил мангал, росли три высокие, густые, с мощными лапами сосны, а метрах в десяти гордо и одиноко стоял дюжий дуб с разветвленной кроной, сбрызнутой зеленым. Дубы любят сбежать, обособиться от остальных деревьев, расположиться где-нибудь вот так по-хозяйски, царски, чтобы ничего не мешало их кряжистому стволу и толстым длинным корявым рукам. Под дубом отдыхал заляпанный сухой грязью «лексус», на котором Алеша всех сюда и привез: режиссера, Макара, Алю и Полинку – начинающую актрису, которая будет играть в новом фильме Константиновича. Вся эта поездка была и задумана для Полинки – та никогда не видела настоящего леса, только скверы да парки в городах, а в новом фильме будет много съемок в лесу, а еще где-то на северном побережье.

Вокруг поляны шумел, нагоняя жар, лес. Деревья с еще не набравшими силу и привычный цвет листьями были будто окурены зеленым дымком, помахивали верхушками, приоткрывали тропки, уводящие в загадочные места. Все в лесу и на поляне было новенькое, будто впервые созданное и в чем-то еще не согласованное, чуть в разнобой и еще слишком нежное, неосторожное, неопытное. Тянуло медом, слабостью.

– Ну, если так хочешь, почисти и порежь овощи, – ответил Алеша на предложение помочь и протянул Але острый нож.

Сельдерей, огурец, какая-то трава.

– Это для салата?

– Нет, это для смузи ей, – Алеша кивнул на лес, куда ушли Константинович, Полинка и Духов.

– А что это – смузи?

– Ну… пюре жидкое, питьевое. Вроде как для ребенка, – сказал, как сплюнул.

С Алешей, хоть он и с колючками, Аля сразу почувствовала себя легко. С одного социального шестка, как сказал бы Тропик. Где дети в ряд в школе рассчитываются на первый-второй на физкультуре. Где сидят по шесть человек за столом в школьной столовой и водят ложкой в густом гороховом супе, разламывают вилкой котлету и запивают компотом. Где вечером пинают мяч о стену многоэтажки. Собрав, а то и стащив у кого-нибудь мелочь, покупают пиццу размером с ватрушку и банку кока-колы по скидке. Ночью, свесив ноги с подоконника на двенадцатом этаже, надменно оглядывают город. Верят, что им дадут шанс в один из дней. И они им непременно воспользуются, если не прозевают.

Нахмурив прыщеватый лоб, Алеша ловко кинул мясо на решетку, оно зашипело, возмутившись такой жестокостью. Алеша прижал его лопаткой. И где только научился.