– Выставка, – выдохнул он. – «Русское искусство рубежа XIX–XX веков: из собраний частных коллекционеров». Грандиозная выставка, Алька! Мы планируем представить картины из собраний. – Он назвал фамилии коллекционеров, и, судя по придыханию в голосе, это были о-го-го какие фамилии!

– Круто.

– Спасибо, Алька, вот спасибище-то! – Он поцеловал один за другим пухлые кончики пальцев. – Если все получится, я заберусь на такую вершину, с которой, знай, никогда не слезу. Ну и тебя отблагодарю, ты не думай!

2005, июнь, Москва

Чтобы побороть страх перед лесом, говорит Духов, надо там чаще бывать. С окончательным наступлением тепла они регулярно наведываются в городские лесопарки. Духов берет Алю за руку и уводит с протоптанных тропинок вглубь царства деревьев, помогает перебраться через овраг или ручей. Даже в самых ухоженных нестрашных парках есть слепые зоны – слишком тесно стоящие деревья, кусты, где все время сумрачно и будто кто-то неотлучно сидит в засаде; или заболоченная местность с высокой травой, пройди ее, если знаешь как, и окажешься в тихом удивительном месте, знакомом только собакам и птицам. Вот в такие места Духов ее и тащит. Она бы предпочла проводить время на берегу реки или даже захудалого паркового пруда, где плавают собаки, греют жутко белые спины старики в музейных плавках, кидаются пескогрязью с камешками орущие на одной ноте дети. Уплыла бы на середину водоема и плавала там в одиночестве в еще холодной для других воде – до изнеможения, до преломления счастья в извечное ощущение покоя. Но Духов задался целью избавить ее от страха перед лесом и при любой возможности туда ведет. Он даже посмотрел в энциклопедии, как называется этот страх, – гилофобия.

Во время их парково-лесных прогулок больше всего ей нравится, когда за деревьями вдруг проглядывает старый полуразвалившийся каменный забор, поросший лишайниками. Такой забор большинство гуляющих инстинктивно обходят, думая, что за ним бог знает что, – так, впрочем, часто и бывает, но иногда там оказывается нежная трава, вся просвеченная солнцем, и остатки какого-нибудь здания, из раскрошившихся кирпичей которого тянутся тонкие деревца и трясут для нежданных зрителей редкой листвой, как цыганки серьгами и бусами. Устав от многокилометровой прогулки, Аля усаживается на траву. Духов вытягивается рядом, скрещивает руки на затылке, смотрит на небо, думая свои вечные думы. В его рюкзаке всегда находится что-нибудь вкусное: вино, яблоки или баночки пива и соленое печенье.

Когда они отдыхают вот так, что-то происходит со временем – оно искривляется, замедляется, растягивается. В прошлом году, когда Аля ехала с однокурсниками на машине на дачу, парень за рулем решил пойти на обгон перед горкой, выехал на пустую встречку, и тут сверху показался грузовик. Он несся прямо на них, столкновение было неминуемо. Вот тогда-то она в первый раз испытала подобный фокус времени – оно растянулось, секунды превратились в минуты, Аля успела детально разглядеть оранжевую кабину грузовика, рубашку водителя в бело-голубую клетку, его лицо, загорелое, сосредоточенное, а еще качающуюся игрушку – собачку с приподнятой задней ногой на лобовом стекле. Встать в свой ряд не было возможности, однокурсник повернул влево, на обочину встречки, – повернул как будто очень медленно, спокойно, не нажимая на тормоза. По ощущениям они пересекали встречку перед несущимся на них грузовиком минуты две, все находившиеся в машине молчали. Едва машина оказалась на обочине, грузовик стремительно промчался мимо, громко и раздраженно сигналя.

Вот и сейчас время нет-нет да и проделывает такой же фокус, и десятиминутный отдых вдвоем на траве в безлюдном месте парка превращается в маленькую вечность.

Театральный сезон меж тем заканчивается. Аля посещает-таки спектакли, в которых участвует Духов. Сидит на ступеньках лестницы вместе со студентами театральных училищ и старается проникнуться происходящим на сцене. Но все напрасно: театр по-прежнему кажется ей скучным и старомодным. Так и говорит Духову.

– Если ты думаешь, что я буду юлить, то нет.

– И не надо юлить, – отвечает он, – необходимо обладать неким уровнем культуры, чтобы принять театр, чтобы он тебя принял.

То есть намекает, что таким уровнем Аля не обладает.

Иногда они бывают на капустниках. Однажды красавец брюнет, когда Духов представляет ему Алю, восклицает:

– А ты похожа на Кшесинскую.

– А кто это? – спрашивает Аля.

Все, кто находятся рядом, разом замолкают, а потом так же разом принимаются смеяться. А Духов глядит так, будто она украла серебряную ложку и та торчит теперь у нее из кармана. Почти весь вечер Аля сидит в углу в кресле и читает книжку про историю костюмов, обнаруженную в шкафу. То есть делает вид, что читает, потому что книжка на чешском, но зато в ней много рисунков, фотографий, репродукций картин. Когда кто-то оказывается рядом, Аля изображает чрезвычайную сосредоточенность на своем занятии, боясь, что этот кто-то подойдет и примется расспрашивать, знает ли она какие-то там фамилии. Макар не приближается к ней, будто она и не с ним пришла, но изредка бросает недовольные взгляды. Ближе к концу вечеринки рядом присаживается ушастый паренек с двумя бокалами мартини. Протягивает ей один. Приносит и тарелочку с оливками, пристраивает на ручке кресла. Начав с костюмов (книжка раскрыта как раз на разделе Druhе́ rokoko), новый знакомый быстро увлекает Алю разговором о путешествиях. Он много где успел побывать к своим двадцати шести и рассказывает живо, интересно, в лицах и жестах, как только актеры, наверное, и умеют. И вот, уже развеселившись, Аля смеется его шуткам и выспрашивает подробности. Она не замечает даже, как Духов подходит и говорит, что им пора. Ушастый паренек ретируется, забрав тарелку с целыми оливками и косточками от съеденных, и Але приходится зажать последнюю косточку в ладони.

Она думает, Духов оставит ее на улице и предложит добираться до общежития самостоятельно, но он вызывает такси и называет свой адрес. Дорогой молчит. Аля так и держит косточку во вспотевшей ладони. Выбрасывает уже во дворе в ночную траву. Дома Макар, не произнеся ни слова, ложится спать, а Аля долго смотрит в потолок, пока не засыпает. Просыпается от ласк Духова, плачет, а он извиняется.

Утром он устраивает ей что-то вроде экзаменовки. Павел Мочалов? Щепкин? Дягилев? Ну слышала про Дягилева, жил в начале прошлого века. Нижинский – это танцор, знаю. Ида Рубинштейн? Стравинский? Мясин? Комиссаржевская? Ну, это актриса… вроде. Или балерина? Ужас в глазах Духова не поддельный. «Не, ну Книппер я знаю, – важно говорит Аля, – Книппер была женой Чехова». Духов пытается тут же прочитать ей лекцию об истории русского театра, балета, показывает фотографии в старых книгах. Аля