– Что теперь? – спросила Аля, порезав овощи.

– Достань блендер из сумки и сложи овощи в него. Кнопку пока не нажимай.

Два кусочка огурца не уместились в портативный блендер, и Аля отправила их в рот. Покосилась на Алешу: худой, долговязый, хмурый. Бесцветные глаза и волосы. Черные джинсы и джинсовка. Несмотря на жару, обут в берцы. Вокруг его шеи был обернут затейливый шарф, который выглядел на Алеше так же чужеродно и неуместно, как детские шортики на шахтере. Наверное, Константинович подарил. А Алеша вцепился в подарок хозяина. Преданности, с которой Алеша смотрел на Константиновича, позавидовала бы и Барса, ну или посоперничала бы, по крайней мере. Посоревновались бы за кусочек сахара.

– А где Барса?

– Дома. Клещей сейчас много. Послушай, хотел спросить, а тот негр у тебя в общежитии…

– Тропик?

– Да. Я так понимаю, он знает многих художников, коллекционеров картин?

Алеша как-то приезжал в общежитие за Духовым – тот зашел взглянуть, как Аля живет. На лестнице все трое столкнулись с Тропиком, и тот, конечно, не преминул познакомиться с Алиными друзьями. Минут десять проговорили на площадке, мешая снующим туда-сюда студентам.

– Ну вроде.

Кого только Тропик не знает.

Алеша вытащил из кармана карточку.

– Передай ему, ладно? Скажи, пусть позвонит. Хотим предложить ему кое-что.

Аля посмотрела на подпись под номером – Дмитрий Алешкин.

– Это я, – ответил Алеша на ее вопросительный взгляд.

– Понятно, – сказала Аля, убирая карточку. – Пойду прогуляюсь.

Алеша пожал плечами.

Дойдя до дуба посреди поляны, она задирает голову, оглядывает написанные крупными уверенными мазками ветви, трогает кору ствола, шершавую, как кожа у темной игуаны. Лес, заметив ее, приветливо шумит, приглашая войти. Он еще не густой, весь просматривается. Может, рискнуть? Лес сколь пугает, столь и манит. Сегодня Аля не одна, в компании, приступа быть не должно. И она смело направляется к лесу.

Земля тут по-весеннему влажная и норовит стащить туфли, потянув за каблук. На Але свободная рыжая юбка, светлая рубашка и джинсовая черная жилетка с вышивкой на левой груди. Она закупилась на распродаже на присланные в этом месяце материны деньги – не стала покупать абонемент в бассейн: плавать можно будет скоро и в Москве-реке. Птицы, заприметив гостью, берут ноты повыше на две-три октавы, прибавляют и громкости. Свет легко проходит меж майских деревьев, льется радостный и теплый. Не только свету вольготно тут, но и звуку. Сквозь птичий гомон Аля слышит вдалеке женский голос. Слов не разобрать. Как и четкого направления, откуда он доносится. Але кажется, что справа, и она берет левее.

Время от времени женский голос замолкает, и тогда недолго слышится мужской, низкий, а потом снова женский. Потом все стихает. Аля обнаруживает тропку, та приводит ее к оврагу, удерживаемому старыми, но сильными березами. Березы играют новенькой листвой, раскачивают длинные тонкие ветви. Тропка спускается на дно оврага, где замер коростой прошлогодний снег с вмерзшими ветками и бронзовыми листьями. Из оврага тропка поднимается наверх и уходит в купающийся в солнце березняк. Место это кажется чистым, мирным, тихим. Аля, остановившись, любуется им, да и этим майским днем в целом. Здесь, в отличие от темного старого гаража Духова, она чувствует, как права на нее предъявляет уже не прошлое, а будущее. Манит к себе, обещая впереди нечто удивительное. Аля обнимает себя руками, оглядывается по сторонам, с каждой минутой все сильнее изумляясь красоте этого кусочка леса.

На дне оврага она нарочно наступает на остатки снега, чтобы отпечатать рифленый след туфли и полюбоваться им. Взбегает наверх и замирает: метрах в двадцати за расступившимися широко стволами берез на пеньке сидит спиной Константинович. Красная курточка, кепка. Еще дальше Аля видит Полинку в белых джинсах и белой тонкой рубашке, расстегнутой так, что видны груди. Полинка сидит на земле рядом с Духовым, обнимающим ее.

Аля хочет поспешно повернуть обратно, но режиссер, услышав шум, оборачивается. Она краснеет, будто ее поймали на чем-то предосудительном. Делает шаг назад, но Константинович уже зовет ее:

– Иди к нам.

Она подходит, встает рядом.

– Посмотри, если интересно. Мы тут кое-что прикидываем. Ну что, готовы? – кричит он уже Полинке и Духову.

Героиня Полинки находится в отчаянии. Как понимает Аля из взволнованных реплик, ей нужно куда-то «переместиться, пока портал не закрылся», но она не хочет этого, а желает остаться рядом с Духовым, точнее, с героем, которого он изображает. Духов, в отличие от Полинки, не играет, просто читает с листа реплики. Его любимый режиссер в очередной раз использует его как чурку. Аля удивляется преображению Полинки: в машине, когда ехали сюда, та показалась совсем дурочкой, а сейчас неожиданно превратилась в умную сильную девушку, готовую на решительные поступки. Константинович прерывает Полинку на полуслове, поднимается, приближается к ним, заставляет сесть по-другому, отходит, машет рукой – еще раз. Полинка снова говорит слова героини, а Константинович идет вправо, потом влево, опускается на колени, ложится на траву, рассматривая снизу импровизированную сцену. Потом возвращается на пенек.

– А у Макара будет роль в этом фильме? – спрашивает Аля.

Никакой реакции. Или не услышал, или не хочет отвечать на подобную наглость. Духов и Полинка, то есть их герои, спорят все громче. Птицы в листве пытаются им подражать.

– Смотри, ребенок, как эта девчушка входит в образ, – произносит режиссер, не отводя от актеров взгляд. – Она делает что-то вроде вуду – впускает в себя дух героини и становится ею. А потом, когда игра окончена, стряхивает все и идет ноготочки красить. А Макарий другой. Он из тех, кто проживает роли через себя. Чтобы сыграть настоящую драму, трагедию, ему надо ее испытать прежде на самом деле. Разок-другой сломаться, а потом собрать себя по косточкам. А он везунчик по жизни, все в игрушки играет. Но я не теряю надежды.

Аля пытается осмыслить то, что только что услышала.

– То есть вы надеетесь, что с ним случится что-то ужасное?

Поворачивается к ней, улыбается, растягивает рот, расплющивает крупный нос, при этом взгляд широко расставленных глаз остается серьезен.

– В точку, ребенок.

– Вы шутите.

Презрительно фыркает, поднимается и идет к своим актерам.

– Так, а теперь ты, Макарий, убегаешь, – кричит он. – А ты, лапка, бежишь за ним.

«Что это было сейчас, – думала Аля, направляясь назад на поляну, – шутка, розыгрыш?» На душе сделалось неприятно, липко, противно. Как так этот Константинович умеет, чтобы человек почувствовал себя невыносимо гадко?

Тени от веток крест-накрест перечеркнули ее лицо, живот, рыжую юбку. По-прежнему было тепло, даже жарко, но от земли явственнее потянуло сыростью. Все-таки была еще весна. Под впечатлением от странных слов