Что естественно, то естественно. Таким нас создал Творец, такими мы и должны быть, если хотим иметь свое продолжение. Человек жив, пока жива память о нем. А обо мне забыть невозможно. Хотя о памяти рано еще… пока есть возможность, мы должны жить настоящим…

Я так и живу…

Роберт… с ним нас свела судьба в Риге. В знаменитом Домском соборе. Звучал орган. Мысли и чувства стремились к заоблачным вершинам. А взгляд выхватил из толпы белокурого атлета с родинкой над верхней губой и ямочкой на подбородке. За эти интригующие подробности я готова была прямо с небес отправиться в преисподнюю. И не ошиблась в выборе маршрута. О, этот обаятельный соблазнитель! Укусы его жемчужных зубок до сих пор саднят на губах. А как он целовался! Хотелось раздеться прямо на площади и подставить для поцелуев самое сокровенное! Я едва могла дождаться вечера. Сама сходила с ума, доводила его до сумасшествия звонками. Бродила по пятам, мечтая сорвать хотя бы один-единственный поцелуй, не дожидаясь вечернего свидания.

Казалось, мы созданы друг для друга и будем вместе всегда. Но Роберта угораздило сводить меня на ралли. И я влюбилась с первого взгляда.

А кто бы, скажите на милость, не влюбился в «настоящего» Шумахера! Да, Юрий был хорош в своей невиданной кожаной куртке-косухе, в великолепном глянцевом шлеме. Высокий, худой, носатый, с тонким нервным ртом и седоватым ежиком на макушке. В общем, пройти мимо не представлялось возможным. И я не прошла. Задержалась месяцев на шесть. Скорее, даже не задержалась, а помчалась вместе с ним по крутым виражам трассы. Быстрее, еще быстрее!

Рестораны, дискотеки, вечеринки, интервью. Он — в эпицентре. Я скромненько на заднем плане. До вечера. Именно тогда начинался мой звездный час! И я не упустила ни единого его мига! Ни единого… как же приятно, как упоительно быть любимой! Отдавать себя без остатка. И брать. Отдавать снова. И снова брать. О, эти взгляды, эти нескромные мысли, эти возмутительные желания. О, первые слова. О, первые робкие поступки. О, возникающая между тобой и им связь. Тонкая, не различимая чужим взглядом. Но такая прочная! Такая всепоглощающая…

Дальше идет по нарастающей — вопросы-ответы, дуэль взглядов, открытость чувств и намерений. Как же я обожаю флиртовать! Столько сил, столько эмоций! А сколько остается за кадром — только для себя любимой! Домыслы, фантазии, планы…

А потом взрыв эмоций. Победа! Он твой! Он только твой! Бери его тепленьким. И делай с ним что хочешь! А хочется многого. От собственной храбрости дух захватывает. А от предвкушения желаний и того больше. И ты манишь и отталкиваешь. Отталкиваешь и манишь. А потом — как в омут с головой — соглашаешься на самое главное! Да! Я имею в виду секс!

Это нечто изумительное, не поддающееся осмыслению и описанию. Рефлексы, инстинкты… это сильнее нас. О таком лучше молчать. Чтобы не спугнуть госпожу Удачу. И госпожу Любовь. Ну вы понимаете, о чем я…

Кто-то из присутствующих громко сглотнул. Кто-то громко — оказывается, и так бывает — захлопал глазами. Она приняла потрясение как должное. Резким движением отломила цветок, поднесла к лицу.

— Обожаю мужчин. И не стыжусь нисколько. Такая уж я родилась. Такой умру. Вот, помню, был у меня один латыш… Крисом звали… вы и представить себе не можете, что мы с ним вытворяли в полупустом купейном вагоне скорого поезда Москва — Омск…

— Михеева! — в дверном проеме показалась медсестра. — На укольчик! Скоренько!

— Обожаю укольчики! — она оставила цветок на подоконнике и поспешила к двери. — И вообще у вас тут прекрасные условия! Палаты просторные, кормят хорошо. И этот милый мужчина в гамаке. Как его? Алексей, кажется…

— Алексей Петрович, — пискнула из угла бабуля в съехавшей на ухо шляпке.

— Лешенька, значит, — улыбнулась выходящая в дверь Михеева. — Вот им и займемся. Для начала.

Дверь хлопнула.

— Это правда, что ли, что у новенькой в жизни штук пятьдесят мужиков было? — покраснев в тон собственной шляпке, пискнула бабуля. Осторожно поднесла оставленный цветок к носу, шумно вдохнула. Раз, другой, третий. Пожала плечами.

— А то! — ухмыльнулась медсестра. — У вас по-другому не бывает. Заречная, гинеколог заждался. Летим в двадцать пятый. Иванова, а Вы чего ждете? Клизмы до семи ставят. А уже без пяти…

Она подхватила с тумбочки поднос с лекарствами и вышла.

— Во бабы с ума сходят! И угораздило меня в эту богадельню устроиться! Мало что все до одной старые девы, так еще и девственницы!

Баба снежная

К обеду намело сугробов по всем дворам. Дворничиха Надя оставила стирку и взялась за лопату. У Нади три проходных двора. Территория — о-го-го. Дома старые, жильцы тоже. Значит, вокруг домов целые парки выросли, а жильцы вредными давно стали.

— Крутишься с зимы до зимы, а вместо премий — жалобы, — пожаловалась дворничиха, но дорожки чистить взялась. И почистила. Умаялась. Хлебнула из термоса разок-другой. Чайку с бальзамником. Для сугреву исключительно.

Присела на лавочку. Повторила. Обвела хозяйским глазом двор. И так ей тепло, так хорошо сделалось. От работы. От чистоты окружающей. Оттого что завтра встать попозже можно. Ну и от бальзама, естественно…

* * *

— А морковку, морковку-то куда?

— Сюда вот, в центр, то есть в середину головы. То есть лица. Втыкай уже! Да поглубже!

Надя встрепенулась. Повернулась на голос. И не увидела ничего.

— Ну же!

— Не нукай! Я втыкаю, а оно сопротивляется!

— Ой! — испугалась Надя. Мало того что ослепла, так еще и замерзла. Щека правая огнем горит.

По всему выходила какая-то ерунда. С одной стороны, холодно, с другой — вроде как наоборот. Зато по некоторым позициям все ясно: она ослепла, и лицу больно очень. Хоть ори! И она заорала.

Точнее, попыталась. Потому что не удалось ничего кроме как «ом-м-м-м…» выговорить.

— Ой! — послышалось совсем рядом. — Ой, мамочки, она разговаривает!

— Вот недотепа! Опять ужастиков насмотрелся, все маме расскажу. Разве может она разговаривать?! Она ж БАБА! Баба снежная.

Надя соображала туго. Может, бальзам подействовал. А может, свалившееся на ее бедную голову несчастье. Надо ж так вляпаться: и ослепнуть, и голоса лишиться. Да и ноги-руки налились ледяной тяжестью и двигаться не желали.

«Может, с позвоночником что? — обрушилось снежной глыбой сознание. — Тогда конец…»

— О чем беседуете, молодые люди? — раздалось из ускользающей жизни.

— Ой, здравствуйте! Ой… да мы так… просто…

— За жизнь, значит, изволите речь вести? — приятный баритон гудел совсем рядом. — О, и изваяние какое сотворили! Шедевр славянского примитивизма! Рядом присесть не