Для рукопожатия он подал левую руку и добродушно добавил, что ему правую лапу оторвало в шахте. Потом веселее добавил, что я им очень помог с подготовкой очень нужного специалиста для шахты и что это может сказаться на их премиальных. Тут он посмотрел на своих инспекторов, и те благожелательно пожелали мне удачи в работе. Да, я был очень удовлетворён таким делом, так как привезти после практики такое удостоверение – это большая удача, но всё равно больше всех радовался машинист комбайна Капитонов. Начальник участка ему тут же подписал полный отпуск.

По неписаному закону на последнюю смену перед отпуском шахтёр не выходит на работу. Я был обязан взять жетон Капитонова, опустить перед началом смены в «Табельной», а потом забрать в конце смены. Сам Капитонов в это время приготовил угощение для бригады. Во время застолья он посадил меня рядом с собой, и казалось, он во мне души не чаял.

С работой я справился вполне. Даже на две недели я переработал положенную мне практику, так как Капитонов прислал телеграмму и попросил об этом начальника. Я, как истый тимуровец, отказать, конечно, не смог. В самой работе было много специфики, но она была интересна только для меня да для участка, на котором я работал.

Я со своим свежим взглядом что-то предлагал, но, оказывается, дельное, так как это после некоторого обдумывания принималось к исполнению. Так как я ловко обходил бугры примазки на кровле, помимо того, что уменьшилась зольность, стало легче работать с углём, при его погрузке на транспортёр. Уголь ведь значительно легче породы. Да и лава прорубалась быстрее. Резцы меньше тупились, лава крепилась органным щитом, состоявшим из чугунных тумб. Между тумбами ставились кусты. Несколько стоек вплотную друг к другу. При усилении давления кровли они начинали потрескивать, обостряя тем самым внимание к этому грозному явлению.

Когда я стал работать машинистом комбайна, я как бы получил статус внештатного надзирателя за техникой безопасности. Я тщательно проверил состояние каждой из чугунных тумб и выявил негодность около десятка их, из-за почти полного износа. Об этом я назидательно сообщил начальнику участка. Тот, разумеется, согласился, хотя и с оговоркой: это приличных денег стоит. Но была ещё очень свежа память, когда на одной из ближайших шахт, аналогичной нашей, кровлю обрезало по самый забой, раздавив всю бригаду. Как выяснилось, причиной была экономия на этих чугунных тумбах, срок эксплуатации которых давно вышел.

Приполярная весна была в самом разгаре. Днём и даже по вечерам окна общежития были широко раскрыты. Из одного из этих окон громко звучала музыка. Это крутил свои пласты Рудик Меньщиков, с которым я познакомился и даже подружился. Пластинки он доставал по тем временам самые стильные. Среди них были латиноамериканские самбы, румбы, была неплохая коллекция немецких шлягеров. Ещё бы, в жилах у Рудольфа текла немецкая кровь. Сам Рудик об этом старался умалчивать, но быстро понял, что со мной можно откровенничать на любые темы. Мало того, у Рудика был свой передатчик, этакая радиостанция, небольшого радиуса действия. Тогда очень многие увлекались подобным радиолюбительством, что повышало коммуникабельность среди «продвинутых». Были среди этого сообщества и радиолюбительницы. Настроит Рудик свою волну, общается с кем-нибудь, транслирует свои музыкальные шедевры, а его товарищ по комнате, Виктор, по прозвищу «Конь», следит за улицей, и как только появляется решётка радиолокатора, предупреждённый Рудик тут же сматывает удочки, то есть разбирает свою радиоустановку.

По сути это было очень несложное устройство, состоящее из нескольких ламп, проводков, диодов, сопротивлений, нужных в несложной схеме. Все эти части быстро рассовывались по чемоданам, и Рудик удовлетворённо хмыкал: лови Кондрата. Правда, были случаи, когда службистам и удавалось накрыть какого-нибудь зазевавшегося радиолюбителя. Это немудрящее оборудование изымалось органами. И бедолага, лишённый своей привязанности, как пьяница стаканчика, тут же принимался хлопотать об устройстве нового, подчас даже более мощного устройства. И очень скоро воскресал новый-старый хулиган эфира, как их обзывали блюстители порядка.

Вокруг Рудика группировались парни, компания, в которую и я включился. В этом шахтёрском посёлке быть одному было не только не модно, но и не безопасно. Вокруг были не только шахты, но и лагеря заключённых. После освобождения бывшие заключённые не сразу уезжали на прежние места, а оставались здесь, кто поработать на шахте, а кто и финкой, лишь бы обзавестись деньгами. Вечерами ходили на «танцульки», иначе это мероприятие и не назовёшь. Называли их ещё «пятачками», эти огороженные дощатые площадки, на которых имелась будка, где крутили пластинки, и на которых время от времени, как аттракционы, вспыхивали драки. Хорошо, если с обычным мордобитием, хуже, когда в ход шли ножи и особенно опасные шила, или заточки.

Моё пребывание на практике совпало с разгулом белых ночей. Когда совпадали смены, мы с Рудиком ходили к чепку, где продавалось вино и пиво. Укладывались на травушку на одеяльце, принесённое с собой, и, щурясь на солнце, общались на интересующие нас темы, промачивая запылённые угольной пылью глотки рябиной на коньяке и жиденьким местным пивком.

Стал я ещё и свидетелем забастовки шахтёров, в которой участвовала и наша бригада. А причина была в том, что на несколько дней задержали зарплату. Шахтёры, как полагается, оделись в спецовку, взяли свои «самоспасатели» и светильники, опустили свои жетоны, но в шахту не пошли, а улеглись на траву в скверике возле комбината.

Об этом сразу же доложили в комбинат «КОСПАШ-уголь», и его управляющий срочно прибыл для выяснения причины забастовки. Он переговорил с шахтёрами и пообещал, что, когда они поднимутся на-гора, в кассе их будут ждать деньги. Его знали и ему поверили. Когда первая смена поднималась на-гора, вторая, спускаясь, порадовала их: деньги дают, мы уже получили. Была уже первая половина июля, когда я, сдав с рук на руки комбайн Капитонову, отдохнувшему до неузнаваемости, распрощавшись с новыми друзьями-товарищами, покинул это место, нигде не отмеченное на обычных картах, географических, разумеется. Для меня наступило время, когда я мог впервые в своей жизни позволить ни в чём не отказывать себе.

В Москве в магазине «Мода», куда я зашёл уверенный в себе, а скорее всего в своём кошельке, я среди серенького ширпотреба узрел яркий костюм с претенциозным названием «фестивальный». Штаны этого набора были ярко-синие, клетчатый пиджачок имел общий тон коричневый, но с очень яркими клетками, различных интенсивных цветов. Третья деталь этого сокровища была представлена «рубашкой-расписухой», от которой у меня даже зарябило в глазах и немножко закружилась голова. Ещё бы, это всё после чёрно-серого ландшафта угольных копей.

Я, недолго раздумывая, изъявил желание тут же приобрести это сокровище, которое в этом магазине было представлено в единственном экземпляре. Магазин, очевидно, не спешил расставаться с этой своей яркой рекламой, но шуршание новеньких кредиток, моё многообещающее подмигивание совратило продавцов, и этот товар перешёл в мои руки.

Меня проводили к портному, который быстро подогнал длину брюк, перешил пуговицы по моему скелету, уж очень был я строен, если не сказать худ, в то время.