Рискуя вызвать гнев своего начальства, Анри взял на себя ответственность за неподчинение. Лион и распорядительный комиссар господин Шарма обойдутся без него. Он расслабляется в минеральной воде бань Альбер, отдыхает и с аппетитом ест на пикнике в Эрменонвиле; в театре засыпает на «Мизантропе» и развлекается пустячной, но хорошо написанной пьеской Флери, наслаждается «Свадьбой Фигаро»; поднимается на Вандомскую колонну — «единственное действительно прекрасное сооружение в городе, которое уже завершено». В его литературных вкусах произошли некоторые изменения. Так, он охладел к Корнелю и Расину: «…На каждом шагу я нахожу у них ошибки». То же и с Жаном Жаком Руссо: «…Если бы он сумел удержаться от своей несчастной педантичности, то мог бы стать Моцартом французского языка, но имел бы гораздо большее влияние на людские сердца, чем Моцарт». Он с восторгом открывает для себя Тассо: теперь тот занимает место рядом с самыми любимыми его авторами.

Чувства удовольствия и хандры поочередно сменяются в нем — от последней он избавляется лишь посредством сильной физической усталости или усиленных умственных занятий. На него периодически находят приступы ностальгии — его сердце «слишком полно воспоминаний об островах Борромео». Его распорядок дня почти всегда один и тот же: «…Утром читаю какую-нибудь книгу чувствительного содержания; к трем часам дня — несколько обязательных визитов; затем обед — спокойный, дорогой и с удовольствием; вечер — с любезными или любимыми женщинами; бегу как от огня от мужских разговоров, от тщеславия и горечи этой жизни. Это плавное течение жизни нарушается три-четыре раза в неделю некоторыми визитами. Если вечером я не послушаю какую-нибудь хорошую оперу-буфф — для промывания души, — то презрение к людям, которым я наношу визиты, иногда вызывает во мне тоску, и тогда я глубоко задумываюсь над человеческой природой. Когда же я пишу, мой ум занят тем, чтобы как можно точнее выразить мысль, и это не оставляет мне возможности страдать из-за уродства описываемого образца».

10 июня он присутствовал в Отель-де-Виле на торжестве по случаю брака Наполеона с Марией-Луизой Австрийской — «празднике, ничего не давшем для души». Благодаря графине Дарю, он был допущен в тронный зал: «Людей было немного, и почти все — с лентами орденов всех стран мира, за исключением ордена Подвязки, я думаю. У меня было время рассмотреть всех этих персон: разные степени ничтожества и достоинства, разные виды высокомерия». Его раздражает педантичная тяжеловесность Камбасереса; он находит, что у начальника охраны вид пустой и глупый. И все же через две недели опять присутствует на официальной церемонии — праздновании в честь императорской гвардии в Военной школе — и на сей раз жалуется, что зал был «набит битком проклятыми буржуа, чьи рассуждения было невыносимо слышать».

3 июля Анри вновь принимается за своего «Летелье». Есть и еще один прожект: будучи сам ценителем искусств, он сетует на то, что познания его современников в искусствах содержат много белых пятен, и предполагает написать небольшой том, содержащий жизнеописания художников, музыкантов, литераторов, которых, по его мнению, знать необходимо каждому. Он с головой уходит в эту работу. Единственное, чего не хватает ему для полного довольства жизнью, — это любовницы, с которой он мог бы приятно завершать свои вечера. Что может быть лучше, чем обсуждать свои честолюбивые замыслы с тонко чувствующей молодой женщиной?

«С моим образом жизни и моей благопристойностью, к тому же подчеркнутой наличием кабриолета, коляски, лошадей и прочего добра, я мог бы легко завести любовницу-простушку, но лень мешает мне предпринять нужные для этого усилия. Чтобы я мог получать удовольствие от общения с женщиной, ничто не должно рассеивать те иллюзии, которые я себе создал на ее счет. При первой же пошлой мысли, которую я обнаружу в моей гризетке, — я, с моим характером, велю ей надеть платье и уходить — чтобы глаза мои ее больше не видели».

Что бы он ни говорил, а расходов у него и без любовницы слишком много. Чего стоят только его книги и внушительный гардероб! В нынешнем его положении предпочтительнее продолжать фантазировать на тему маловероятной любовной связи с Александриной Дарю — хотя она «не понимает музыки» и «чертовски мало романтичности и меланхолии в ее сердце». Но все эти критические замечания не умеряют его вздохов в ее адрес; он снова сопровождает ее — на сей раз в придворный театр в Сен-Клу.

6 июля Анри Бейль вместе с огромной толпой присутствовал на церемонии в церкви Инвалидов, где покоились останки маршала Ланна, герцога Монтебелло. Маршал умер в мае 1809 года от ран, полученных в битве под Эсслингом: ядро раздробило ему правое бедро и левое колено — обе ноги пришлось ампутировать. Тело умершего было мумифицировано в Шёнбрунне, когда процесс разложения уже начался, и затем помещено в саркофаг. Теперь его останки должны были быть перенесены в Пантеон.

В присутствии большого количества гражданских и военных чинов были произнесены хвалебные надгробные речи. Эта мрачная церемония не понравилась Анри: ему не запомнилось даже исполнение фрагментов из духовных сочинений Моцарта — он отметил только «нелепые аплодисменты после речи каноника Района, который испражнялся ею в память генерала Ланна».

Этим летом Анри Бейль побывал на всех имперских официальных церемониях, а самое интересное пропустил — впечатляющий пожар, который вспыхнул во время приема во дворце принца Шварценбергского и о котором еще долго говорил «весь Париж», присутствовавший тогда на этой церемонии.

Анри был официально назначен на должность аудитора в Государственном совете указом от 1 августа 1810 года. Ему исполнилось 27 лет, шесть месяцев и девять дней. Надежда потихоньку отделаться от воинской повинности оправдалась: «лионский вопрос» был предан забвению. Пьер Дарю, находившийся тогда с миссией в Амстердаме, написал о своем родственнике герцогу Бассано: «Я желал бы — всегда есть чего желать, — чтобы он был должным образом загружен работой. Ему двадцать семь лет, он приобрел опыт во многих кампаниях, в том числе был интендантом в Брунсвике. Я считаю его способным работать четко, разумно и тщательно. Мои личные пожелания — видеть его занесенным в Гражданский список и причисленным к моей службе. Если есть возможность выполнить одно из этих пожеланий или оба, то я просил бы Ваше Превосходительство принять это ходатайство и с ним — мою благодарность и мое почтение». Из этого письма видно, что, поскольку его молодой родственник сумел доказать свою способность серьезно и четко выполнять служебные обязанности, Дарю подвел жирную черту под своим недовольством его прошлыми промахами.

С течением лет Анри Бейль научился пользоваться своим знанием людей. Ясность стиля и четкость мыслей подтверждают это: «Как я одержал эту победу? Победив г-на Z. Как это произошло? Я позаботился, чтобы он везде слышал обо мне только хорошее; я делал ему честь всем своим поведением. В течение четырех лет я содержал себя достойно, и все мои расходы были направлены только на это». Стоя теперь обеими ногами на земле — став по-настоящему практичным, — он направил по инстанциям просьбу о сохранении за ним титула адъюнкта при военных комиссарах и выслуги лет — четыре года упорной работы давали ему на это право. Новая карьера, конечно, могла дать ему все, на что он надеялся, но предосторожность никогда не помешает. Он даже заранее просчитал свои финансовые затраты: «Чтобы преуспеть в этой стране, нужно идти на большие расходы. Мои затраты, по состоянию на 1810 год, не считая покупок, будут составлять не менее 8000. Так будет продолжаться 5–6 лет, а затем я получу должность с жалованьем в 24 000 фр. К этому времени мои долги составят 36 000 фр., которые я смогу оплатить только за десять лет. Я веду в этом обществе образ жизни почтенный, приличный и солидный, и мне не подобает погрязать в кабальных долгах». Эти фразы в письме, адресованном родным, — весьма прозрачный им намек.